Номос важнее предрассудков.
Его мать была актрисой. Отец кадровым военным. Они жили у границы, поэтому ему и досталась Губерния. После войны, похоронив отца, переехали к его брату, мужу ее сестры. Прусскому ветерану, проживающему в Австрии.
- Меня охотно таскают с собой, как переводчика - он не пьян. Не так пьян как хотел бы, но это не имеет никакого значения. Он и трезв не смог бы дольше молчать. Так уж, видно, повелось: он верил в дружбу между своей бессонницей и бодрствованием Клауса. И эта вера была одной из немногих, которые выдержали проверку временем.
- Иногда не знаешь, как смягчить.. иной раз они сами настаивают, чтобы этого не делать. Едко - почти по-берлински - шутят. И смотрят. Так смотрят...
Если задуматься, рассказывать ему - оберштурмбанфюреру Клаусу фон Рейтенау о лагерной жизни совершенно бессмысленно. Чтобы не сказать глупо. Альбрехт ничуть не удивился бы, если под некоторыми хотя бы "инновациями", так успешно лишавшими его сна и покоя, стояла его подпись.
- Самое страшное - ты и сам даже не успеваешь понять, когда мир разламывается на "мы" и "они". Только смотреть после этого иначе уже невозможно. Даже если ты "их" вовсе не ненавидишь, даже если сочувствуешь или хочешь помочь... Это все равно "они" - он нервно смеется, одновременно желая и не желая поднять взгляд, найти серые глаза собеседника. Или - слушателя? Исповедника..? Опора, которую он там непременно найдет хуже бессилия. - Люди другого сорта. Почему-то - другого. Заведомо не ровня тебе. Как... - он замолкает, отчаянно стараясь найти подходящие слова.
- Домашние животные? - подсказывает Клаус.
- Да - тихо соглашается Альбрехт. - Или, скорее, хозяйственные - добавляет, неловко пытаясь прикурить.
Фон Рейтенау щурится, глядя на трясущиеся руки эсэсовца, рискующие сломать сигарету, быстрее чем навести на нее желтый язычок пламени.
- Вон! Все вон отсюда!
Он - сам виноват - не сразу успел понять, что произошло. Вернее, что только-только начинает происходить.
Все в лице нескольких человек нового набора мирно улетучились. Юргену осталось лишь выругаться: он более чем очевидно был исключением среди тех, кого Шефер и Клоос не желали сейчас лицезреть, а под рукой, как назло, не было даже незаряженной винтовки.
- Не ждал, красавчик? - хитро ухмыляется Хорст.
- Ждал - серые глаза безрезультатно ищут пути отступления. Вместо этого находя еще двоих.. знакомых. - В качестве мишени.
- Ууу. Как нехорошо, Юрист - он не торопится и это неплохо. - Вмешательство штатских - не больше чем самосуд.
Хорошие люди медленно сжимают круг. Самосудом откровенно пахнет здесь. И он даже знает состав обвинения. Впрочем да, что бы не затевалось здесь, это отныне и следует считать разбирательством. Судебным. (Юрген невольно оглядывается. Чуть более лихорадочно, чем хотелось бы ему и к явному удовольствию исполнительных органов) Если, конечно, какое-либо пост-ныне тут предполагается. Кто бы там ни стоял сегодня на вышке, он непременно предупрежден.
Когда родственники убитых потребовали расследования в мюнхенской прокуратуре Шефер только посмеялся. Его совершенно не напрягали результаты судмедэкспертизы, которые никак не могли заговорить в его пользу. Засомневавшийся было напарник вскоре расслабился тоже. Рем давно придерживался мнения, что дела СА должны находиться вне компетенции судов и внешних следственных властей и этот случай обещал стать неплохим аргументом, чтобы обратиться с соответствующим требованием к рейхсфюреру. Не прошло и десяти дней, как министр внутренних дел закрыл расследование.
Интересно, если его прибьют тоже не обнаружится "достаточно убедительных доказательств того, что смерть последовала по внешним причинам"?
- Мои поздравления, Юрист - Шефер хлопает в ладони, кое кто из его дружков как обезьяна повторяет за вожаком. - Ты знатно поспособствовал рождению внутренней юрисдикции СС.
Усмешка на лице Хорста меняется каким-то неописуемо мерзким выражением, он отступает на два шага в сторону и одновременно с этим следует убедительный толчок в спину: иди. Куда - яснее ясного. И в одно мгновение еще более ясно становится почему заключенные так редко предпринимают попытки сопротивляться немногочисленным, по сути, охранникам. Никто из них даже не задумается, прежде чем спустить курок, хотя он пока что вроде и не узник. Зато они - короли жизни и смерти. Единовластные. После того эпизода и выступления СА вряд ли кто-либо захочет лишний раз с ними связываться. А с додумавшегося совершить такую глупость сейчас спросится. Дабы впредь неповадно было.
- Давай, давай, красавчик - штурмовое отродье приглашающе взмахивает рукой. Он бы еще поклонился. Точно уж заработал бы черепную травму.. Жаль, на это его изысканности не хватит.
Две винтовки позади, Клоос чуть-чуть в стороне, рядом с Шефером, с любопытством наклонил голову. Комендант лагеря еще не вернулся.. Почетный конвой, ничего не скажешь. Как и полагается таковому, он торжественно расступается перед входом в.. помещение, пропуская вперед. Отверстие двери зияет тьмой.
Юрген резко разворачивается, перехватывает винтовку у не ожидающего такого поворота мужчины справа от него. Выстрелить можно и в воздух, глядишь, кто-то все-таки хотя бы немного попортит им праздник. Но Клоос не спит. Он-то, по всей видимости всю дорогу ожидал именно этого. Он, чуть ли не в тот же момент непонятно откуда взявшимся прутом наносит ответный удар - по рукам. Фон Рейтенау роняет винтовку, смутно осознавая, что скорее всего вполне мог бы ее удержать, непозволительно резко отдергивает ладони от следующего взмаха. Удар приклада, пришедшийся на левое плечо практически разворачивает его обратно к двери, под колени - опрокидывает в темноту камеры.
- Добро пожаловать - елейно шепчет наклонившийся ради этого Хорст. И мгновение спустя валится рядом, судя по бешеному шипению сильно ударяясь обо что-то лицом. Юрген даже успевает откатиться от ожидаемо обрушившегося сверху удара. Прямо под ноги Клоосу. И его знаменитым сапогам.
- Лее-жать!
- Это ты ооочень зря, Юрист... - многообещающе харкает Шефер, поднимается. Кажется, у него сломан нос.
Увы, это явно последнее приятное откровение.
Времени нет. Здесь вообще больше ничего нет. Несмотря на уже включенный свет, а может быть благодаря ему. Главное, единственное, что еще заставляет думать (хотя, вполне возможно, оно обошлось бы и чистыми инстинктами) - не подставить под удар руки. Не дать понять, что по-настоящему боишься исключительно за свои ладони. За жизнь отбоялся снаружи. Если Шеферу хватило бы мозгов...
Интересно, почему самому не хватает мозгов забросить тщетные попытки подняться, доставляющие столько радости и так развеселой компании? Наверное, слишком хочется убедиться, что встреча чьего-то приклада с левым коленом не была столь печальной, как рисуют ее ощущения. И как же только они умудрились даже не прикоснуться к его лицу?
Ответ не заставляет ждать себя долго.
- Хватит - задумчиво говорит Хорст, похоже, все это время так и остававшийся в сторонке. Юрген переводит дыхание, наблюдая за приближающимися сапогами. Как ни парадоксально сейчас, когда тройца будущих трупов отстала совсем не хочется вставать. Даже голову приподнять. Впрочем, о последнем заботится уже сам Шефер. Оценивающе взглянув на результат работы своих дружков он решает не отказывать себе в удовольствии присесть на корточки перед поверженным.. врагом(?). Почти нежно проводит ладонью по спутанным светлым волосам, выбирая оттуда клочья грязи, затем неожиданно дергает, заставляя хотя бы приподняться, ухмыляется.
- Ну, как тебе, красавчик?
В ответ получается только закашляться и Юрген бросает попытку заговорить. Да и мысли разбегаются быстрее, чем он успевает разглядеть объединившие их на доли секунды взаимосвязи.
- Тшшш.. - Шефер с интересом разглядывает графское, даже сейчас очень даже аристократическое лицо. Но, нехотя, постоянно сбивается на серые глаза. Взгляд, которым фон Рейтенау смотрит на него очень сильно ему не нравится. Хорст морщится, но мгновением спустя его явно осеняет какая-то новая идея. - Пойдем со мной - мягкий голос поддерживает рывок за волосы, но попытка встать в очередной не приводит к успеху. Пока с помощью не приходит Клоос со своим камрадом. Юрген не видит, но почему-то не сомневается, что винтовка третьего в полной готовности наблюдает за любым его движением.
Куда его потащили он понял только тогда, когда в лицо ударил тошнотворный жар. Ему сказочно повезло, что Шефер очень долгое время не находил подходящего момента, чтобы выговориться. Слов он не понимал, но они дали ему время необходимое чтобы хоть как-то собраться и предпринять попытку вырваться. Попытка предсказуемо провалилась. Он успел лишь увернуться. И понять, что никогда еще вплоть до сей поры даже не представлял, что такое боль.
Шаги заставляют его вздрогнуть, вскрикнуть в очередной раз упершись в шершавую стенку обожженной частью спины.
- Ты живой? - настороженный голос проходит где-то мимо Юргена. Он сидит и методично сжимает и разжимает ладони, с переменным успехом стараясь сфокусировать на них свой взгляд. В конце-концов у него получается. Он крутит руками в запястьях, постепенно начиная смеяться. Сначала тихо, а потом все громче и громче. Внезапно замолкает. Взгляд утыкается в никуда, приподнятые руки продолжают трястись.
- Держи.
Он, словно автоматически повинуясь словам, берет зажженную сигарету. С трудом удерживая, поднимает к губам.
- Держи - улыбается Клаус, протягивая Альбрехту сильно пахучий спиртом стаканчик. Тот берет, изо всех сил стараясь не разлить содержимое, осторожно поднимает к губам. Аромат, похоже, совершенно его не смущает. Хотя он вряд ли способен сейчас чувствовать запах. Проглатывает, будто делает это по несколько раз на дню.
Он даже не закашлялся. Он даже не заметил. Ничего, кроме последовательности движений - поднять руку, затянуться, отвести, медленно выдыхая.
Хорст со товарищи пересчитались. Эйке выставил всех. Альбрехт еще долго думал, что это жест доброй воли в сторону сына отличившегося во времена предыдущей войны офицера. (Пожалуй, разубедился только сейчас - получив свои два, а собственно три отказа) Юрген знал то, чего почему-то не учел Шефер - комендант лагеря люто ненавидел Рема. А заодно и всех его приспешников. И такой хороший предлог избавиться от навязанных ему подчиненных просто не мог пройти мимо его внимания. Впрочем, его симпатия к молодому фон Рейтенау тоже нашла свое выражение. Как только тот более-менее устойчиво встал на ноги. Перевоспитание подающего, с его точки зрения, огромные надежды, но совершенно недисциплинированного офицерчика еще задолго до этого стало для Эйке вопросом служебного долга и чести.
Альбрехт неожиданно смеется. Потом замолкает, долго смотрит перед собой.
- И оркестры - выдыхает, будто проснувшись. - Они теперь повсюду. Пока на танцпло.. тьфу ты! На плацу идет расстрел, они наигрывают последние шлягеры - чтобы не смущать местное население. Это кем надо... - он осекается. - Прости. Я больше не хочу, я никогда не хотел быть тем, кто решает за них всех.
- Пока другие решают за тебя.
- Проклятый замкнутый круг. Этот запах... Он везде. Говорят, к нему привыкаешь. Возможно. Я и сам пробовал. Как знать, может и получилось бы, но я слишком боялся. Представляешь? Я боялся привыкнуть. Я боялся перестать его замечать. В итоге - не помогло. Я чуть было не нарвался, а когда меня остановили - не застрелился. Не смог.
- И правильно. Не смог. Когда в следующий раз решишь покончить с собой уточни, где нужен смертник. И умирай за исполнением. Или свяжись со мной. Я найду куда тебя пристроить.
Эсэсовец поднимает на Клауса озадаченно-пьяный взгляд.
- Ты подрываешь мою репутацию - пожимает плечами тот. Но знакомое выражение глаз заставляет Альбрехта отвернуться.
- Они процарапывают на стенах свои имена. Там.. Иногда появляются аббревиатуры званий, дивизий, наград. Кто-то из них мог даже служить с моим отцом. В первой войне.
Немец замолкает, вспомнив одну из первых в его.. "карьере" казней. Или даже - не его. Он тогда просто смотрел. Почему-то не в силах отвести глаза. Тот человек тоже был ветераном.
Стрелял фон Рейтенау.
Альбрехт крутит головой. Смешно, приходя сюда, он ведь опасался что Клаус предложит ему просто-напросто перевод с лагерной службы. Это стоило бы гораздо меньших усилий. Только ничего бы не изменилось.
- Подорвать твою репутацию мне не по силам.
- Меня охотно таскают с собой, как переводчика - он не пьян. Не так пьян как хотел бы, но это не имеет никакого значения. Он и трезв не смог бы дольше молчать. Так уж, видно, повелось: он верил в дружбу между своей бессонницей и бодрствованием Клауса. И эта вера была одной из немногих, которые выдержали проверку временем.
- Иногда не знаешь, как смягчить.. иной раз они сами настаивают, чтобы этого не делать. Едко - почти по-берлински - шутят. И смотрят. Так смотрят...
Если задуматься, рассказывать ему - оберштурмбанфюреру Клаусу фон Рейтенау о лагерной жизни совершенно бессмысленно. Чтобы не сказать глупо. Альбрехт ничуть не удивился бы, если под некоторыми хотя бы "инновациями", так успешно лишавшими его сна и покоя, стояла его подпись.
- Самое страшное - ты и сам даже не успеваешь понять, когда мир разламывается на "мы" и "они". Только смотреть после этого иначе уже невозможно. Даже если ты "их" вовсе не ненавидишь, даже если сочувствуешь или хочешь помочь... Это все равно "они" - он нервно смеется, одновременно желая и не желая поднять взгляд, найти серые глаза собеседника. Или - слушателя? Исповедника..? Опора, которую он там непременно найдет хуже бессилия. - Люди другого сорта. Почему-то - другого. Заведомо не ровня тебе. Как... - он замолкает, отчаянно стараясь найти подходящие слова.
- Домашние животные? - подсказывает Клаус.
- Да - тихо соглашается Альбрехт. - Или, скорее, хозяйственные - добавляет, неловко пытаясь прикурить.
Фон Рейтенау щурится, глядя на трясущиеся руки эсэсовца, рискующие сломать сигарету, быстрее чем навести на нее желтый язычок пламени.
- Вон! Все вон отсюда!
Он - сам виноват - не сразу успел понять, что произошло. Вернее, что только-только начинает происходить.
Все в лице нескольких человек нового набора мирно улетучились. Юргену осталось лишь выругаться: он более чем очевидно был исключением среди тех, кого Шефер и Клоос не желали сейчас лицезреть, а под рукой, как назло, не было даже незаряженной винтовки.
- Не ждал, красавчик? - хитро ухмыляется Хорст.
- Ждал - серые глаза безрезультатно ищут пути отступления. Вместо этого находя еще двоих.. знакомых. - В качестве мишени.
- Ууу. Как нехорошо, Юрист - он не торопится и это неплохо. - Вмешательство штатских - не больше чем самосуд.
Хорошие люди медленно сжимают круг. Самосудом откровенно пахнет здесь. И он даже знает состав обвинения. Впрочем да, что бы не затевалось здесь, это отныне и следует считать разбирательством. Судебным. (Юрген невольно оглядывается. Чуть более лихорадочно, чем хотелось бы ему и к явному удовольствию исполнительных органов) Если, конечно, какое-либо пост-ныне тут предполагается. Кто бы там ни стоял сегодня на вышке, он непременно предупрежден.
Когда родственники убитых потребовали расследования в мюнхенской прокуратуре Шефер только посмеялся. Его совершенно не напрягали результаты судмедэкспертизы, которые никак не могли заговорить в его пользу. Засомневавшийся было напарник вскоре расслабился тоже. Рем давно придерживался мнения, что дела СА должны находиться вне компетенции судов и внешних следственных властей и этот случай обещал стать неплохим аргументом, чтобы обратиться с соответствующим требованием к рейхсфюреру. Не прошло и десяти дней, как министр внутренних дел закрыл расследование.
Интересно, если его прибьют тоже не обнаружится "достаточно убедительных доказательств того, что смерть последовала по внешним причинам"?
- Мои поздравления, Юрист - Шефер хлопает в ладони, кое кто из его дружков как обезьяна повторяет за вожаком. - Ты знатно поспособствовал рождению внутренней юрисдикции СС.
Усмешка на лице Хорста меняется каким-то неописуемо мерзким выражением, он отступает на два шага в сторону и одновременно с этим следует убедительный толчок в спину: иди. Куда - яснее ясного. И в одно мгновение еще более ясно становится почему заключенные так редко предпринимают попытки сопротивляться немногочисленным, по сути, охранникам. Никто из них даже не задумается, прежде чем спустить курок, хотя он пока что вроде и не узник. Зато они - короли жизни и смерти. Единовластные. После того эпизода и выступления СА вряд ли кто-либо захочет лишний раз с ними связываться. А с додумавшегося совершить такую глупость сейчас спросится. Дабы впредь неповадно было.
- Давай, давай, красавчик - штурмовое отродье приглашающе взмахивает рукой. Он бы еще поклонился. Точно уж заработал бы черепную травму.. Жаль, на это его изысканности не хватит.
Две винтовки позади, Клоос чуть-чуть в стороне, рядом с Шефером, с любопытством наклонил голову. Комендант лагеря еще не вернулся.. Почетный конвой, ничего не скажешь. Как и полагается таковому, он торжественно расступается перед входом в.. помещение, пропуская вперед. Отверстие двери зияет тьмой.
Юрген резко разворачивается, перехватывает винтовку у не ожидающего такого поворота мужчины справа от него. Выстрелить можно и в воздух, глядишь, кто-то все-таки хотя бы немного попортит им праздник. Но Клоос не спит. Он-то, по всей видимости всю дорогу ожидал именно этого. Он, чуть ли не в тот же момент непонятно откуда взявшимся прутом наносит ответный удар - по рукам. Фон Рейтенау роняет винтовку, смутно осознавая, что скорее всего вполне мог бы ее удержать, непозволительно резко отдергивает ладони от следующего взмаха. Удар приклада, пришедшийся на левое плечо практически разворачивает его обратно к двери, под колени - опрокидывает в темноту камеры.
- Добро пожаловать - елейно шепчет наклонившийся ради этого Хорст. И мгновение спустя валится рядом, судя по бешеному шипению сильно ударяясь обо что-то лицом. Юрген даже успевает откатиться от ожидаемо обрушившегося сверху удара. Прямо под ноги Клоосу. И его знаменитым сапогам.
- Лее-жать!
- Это ты ооочень зря, Юрист... - многообещающе харкает Шефер, поднимается. Кажется, у него сломан нос.
Увы, это явно последнее приятное откровение.
Времени нет. Здесь вообще больше ничего нет. Несмотря на уже включенный свет, а может быть благодаря ему. Главное, единственное, что еще заставляет думать (хотя, вполне возможно, оно обошлось бы и чистыми инстинктами) - не подставить под удар руки. Не дать понять, что по-настоящему боишься исключительно за свои ладони. За жизнь отбоялся снаружи. Если Шеферу хватило бы мозгов...
Интересно, почему самому не хватает мозгов забросить тщетные попытки подняться, доставляющие столько радости и так развеселой компании? Наверное, слишком хочется убедиться, что встреча чьего-то приклада с левым коленом не была столь печальной, как рисуют ее ощущения. И как же только они умудрились даже не прикоснуться к его лицу?
Ответ не заставляет ждать себя долго.
- Хватит - задумчиво говорит Хорст, похоже, все это время так и остававшийся в сторонке. Юрген переводит дыхание, наблюдая за приближающимися сапогами. Как ни парадоксально сейчас, когда тройца будущих трупов отстала совсем не хочется вставать. Даже голову приподнять. Впрочем, о последнем заботится уже сам Шефер. Оценивающе взглянув на результат работы своих дружков он решает не отказывать себе в удовольствии присесть на корточки перед поверженным.. врагом(?). Почти нежно проводит ладонью по спутанным светлым волосам, выбирая оттуда клочья грязи, затем неожиданно дергает, заставляя хотя бы приподняться, ухмыляется.
- Ну, как тебе, красавчик?
В ответ получается только закашляться и Юрген бросает попытку заговорить. Да и мысли разбегаются быстрее, чем он успевает разглядеть объединившие их на доли секунды взаимосвязи.
- Тшшш.. - Шефер с интересом разглядывает графское, даже сейчас очень даже аристократическое лицо. Но, нехотя, постоянно сбивается на серые глаза. Взгляд, которым фон Рейтенау смотрит на него очень сильно ему не нравится. Хорст морщится, но мгновением спустя его явно осеняет какая-то новая идея. - Пойдем со мной - мягкий голос поддерживает рывок за волосы, но попытка встать в очередной не приводит к успеху. Пока с помощью не приходит Клоос со своим камрадом. Юрген не видит, но почему-то не сомневается, что винтовка третьего в полной готовности наблюдает за любым его движением.
Куда его потащили он понял только тогда, когда в лицо ударил тошнотворный жар. Ему сказочно повезло, что Шефер очень долгое время не находил подходящего момента, чтобы выговориться. Слов он не понимал, но они дали ему время необходимое чтобы хоть как-то собраться и предпринять попытку вырваться. Попытка предсказуемо провалилась. Он успел лишь увернуться. И понять, что никогда еще вплоть до сей поры даже не представлял, что такое боль.
Шаги заставляют его вздрогнуть, вскрикнуть в очередной раз упершись в шершавую стенку обожженной частью спины.
- Ты живой? - настороженный голос проходит где-то мимо Юргена. Он сидит и методично сжимает и разжимает ладони, с переменным успехом стараясь сфокусировать на них свой взгляд. В конце-концов у него получается. Он крутит руками в запястьях, постепенно начиная смеяться. Сначала тихо, а потом все громче и громче. Внезапно замолкает. Взгляд утыкается в никуда, приподнятые руки продолжают трястись.
- Держи.
Он, словно автоматически повинуясь словам, берет зажженную сигарету. С трудом удерживая, поднимает к губам.
- Держи - улыбается Клаус, протягивая Альбрехту сильно пахучий спиртом стаканчик. Тот берет, изо всех сил стараясь не разлить содержимое, осторожно поднимает к губам. Аромат, похоже, совершенно его не смущает. Хотя он вряд ли способен сейчас чувствовать запах. Проглатывает, будто делает это по несколько раз на дню.
Он даже не закашлялся. Он даже не заметил. Ничего, кроме последовательности движений - поднять руку, затянуться, отвести, медленно выдыхая.
Хорст со товарищи пересчитались. Эйке выставил всех. Альбрехт еще долго думал, что это жест доброй воли в сторону сына отличившегося во времена предыдущей войны офицера. (Пожалуй, разубедился только сейчас - получив свои два, а собственно три отказа) Юрген знал то, чего почему-то не учел Шефер - комендант лагеря люто ненавидел Рема. А заодно и всех его приспешников. И такой хороший предлог избавиться от навязанных ему подчиненных просто не мог пройти мимо его внимания. Впрочем, его симпатия к молодому фон Рейтенау тоже нашла свое выражение. Как только тот более-менее устойчиво встал на ноги. Перевоспитание подающего, с его точки зрения, огромные надежды, но совершенно недисциплинированного офицерчика еще задолго до этого стало для Эйке вопросом служебного долга и чести.
Альбрехт неожиданно смеется. Потом замолкает, долго смотрит перед собой.
- И оркестры - выдыхает, будто проснувшись. - Они теперь повсюду. Пока на танцпло.. тьфу ты! На плацу идет расстрел, они наигрывают последние шлягеры - чтобы не смущать местное население. Это кем надо... - он осекается. - Прости. Я больше не хочу, я никогда не хотел быть тем, кто решает за них всех.
- Пока другие решают за тебя.
- Проклятый замкнутый круг. Этот запах... Он везде. Говорят, к нему привыкаешь. Возможно. Я и сам пробовал. Как знать, может и получилось бы, но я слишком боялся. Представляешь? Я боялся привыкнуть. Я боялся перестать его замечать. В итоге - не помогло. Я чуть было не нарвался, а когда меня остановили - не застрелился. Не смог.
- И правильно. Не смог. Когда в следующий раз решишь покончить с собой уточни, где нужен смертник. И умирай за исполнением. Или свяжись со мной. Я найду куда тебя пристроить.
Эсэсовец поднимает на Клауса озадаченно-пьяный взгляд.
- Ты подрываешь мою репутацию - пожимает плечами тот. Но знакомое выражение глаз заставляет Альбрехта отвернуться.
- Они процарапывают на стенах свои имена. Там.. Иногда появляются аббревиатуры званий, дивизий, наград. Кто-то из них мог даже служить с моим отцом. В первой войне.
Немец замолкает, вспомнив одну из первых в его.. "карьере" казней. Или даже - не его. Он тогда просто смотрел. Почему-то не в силах отвести глаза. Тот человек тоже был ветераном.
Стрелял фон Рейтенау.
Альбрехт крутит головой. Смешно, приходя сюда, он ведь опасался что Клаус предложит ему просто-напросто перевод с лагерной службы. Это стоило бы гораздо меньших усилий. Только ничего бы не изменилось.
- Подорвать твою репутацию мне не по силам.