Номос важнее предрассудков.
Все счастливые семьи похожи друг на друга... (с)
Полночь дышала покоем. Шумно колыхалось далекое море.Покачиваясь в неслышном такте, медленно и незаметно неискушенному глазу напитывались лунным дыханием виноградные гроздья. Тихо вздыхали занавески, пропуская в комнату запахи юной южной ночи. Ровно и неспешно дышали часы, отмеряя несуществующее здесь время, дань привычному ходу вещей. В углах гнездились тени. На маленьком прикроватном столике, между початой бутылью вина и половиной персика, в высоких витых подсвечниках горели две свечи. На кровати, раскинувшись в белых простынях, безотчетно собственническим жестом обхватив рукой подушку, спала женщина. В теплом отблеске пламени ее лицо казалось по-детски удивленным, а обрамлявшие его пряди длинных волос каштановыми. Ни в том, ни в другом не было правды, это знали все и лучше прочих знал тот, что смотрел на нее из глубины теней. Он помнил, что волосы ее были русыми, отливая на солнце теплым янтарем. А детство ее закончилось так давно, что уже перестало печалить, тем более что в здешнем безвременьи ничто не имело значения.
Женщина спала и видела сон...
Дом стоял в холмистой глуби небольшой долины, расчерченной на шахматные квадраты полей и виноградников, укрытый от всего мира горами. Если пройти насквозь через сад позади дома и дальше по каменистой тропинке, она выведет тебя к горному роднику. Там, наверху, берет начало река, дающая жизнь всей долине. Искрящийся родник бьет из расщелины в скалах, огибает каменистый выступ и радостно звенит, сбегая водопадом в небольшое, но довольно глубокое озеро, откуда уходит вниз уже не горный ручей - быстрая и шумная река, набирающая силу.
Они любили приходить к озеру, сидеть на скамейке и слушать голоса воды. Здесь можно было молчать. Конечно, молчать можно было еще много где, но здесь тишина-между-собой становилась какой-то особенно легкой. Кроме того, отсюда, сверху, вся долина - как на ладони.
Виноградники.
Море.
Город.
Черепичные крыши и узкие улочки. Цветочницы и подмастерья. Шумная рыночная площадь и степенные жилые кварталы. Иногда они спускались сюда, чтобы побыть среди живых людей. Люди смотрели им в глаза, когда они проезжали мимо, улыбались и называли ее Госпожой, а его Милордом. Она улыбалась всем и радостно, искренне смеялась. Он смотрел на нее и в глазах его плескалось то же тепло, что и в ее голосе. Девушка на площади протянула ей розу и она тут же воткнула ее в свои волосы, протянув взамен выплетенную из них ленту. Он улыбнулся. Роза была белой, только края ее словно обмакнули в алую краску.
Почти каждый день при хорошей погоде они гуляли в полях с тех самых пор, как обосновались здесь. Она любила ездить верхом, хотя предпочитала дамское седло - за общую эстетичность и возможность не отказываться на время прогулок от любимого платья. Он охотно прощал ей эту блажь, украдкой любуясь ее красотой и тем, насколько ей все это идет.
Ему нравилось следовать за нею, на полкорпуса позади и чуть левее.
Ей нравилось смотреть на него за работой. Наблюдать, как он что-то пишет за своим огромным столом. Как завороженная она могла часами сидеть в кресле напротив и смотреть, как он обмакивает перо в чернильницу и аккуратным, мелким почерком покрывает лист бумаги знаками. Сама она, конечно, так и не научилась писать каллиграфически. Это была единственная причина, по которой
она не вела дневник.
Зато она читала. В доме была прекрасная библиотека, казалось, рассчитанная на вкус любого, даже самого требовательного читателя. Она любила моменты междукнижия, когда один роман уже отжит и отложен, а следующий еще не найден, не начат. Бродить между стеллажей, приглядываясь к одинаковым темным корешкам, пытаться угадать, что таится за названием и именем. Играть вероятностями, воображать, что найдет в новом, еще не встреченном ею мире. И наконец, доверяться интуиции и предчувствиям, доверяться себе и дому, снимая с полки новый том. Дом никогда не подводил ее, дом не разочаровывал ни ее, не его. Дом был для них и он был ими.
Это для них собирался по цветочку зимний сад в правом крыле, с двумя плетеными креслами под стеклянной крышей. Там удивительно было зимними ночами наблюдать за звездами и невозможным, немыслимым для здешних широт северным сиянием. Пусть. Для них разбивали парк с аккуратными дорожками и изящными крылатыми статуями. Осенний, весенний, летний парк - и зимнее катание на коньках на пруду. Он учил ее стоять на острых лезвиях, а она хваталась за его руки, теряя равновесие и хохоча. И сам пруд тоже был для них. С беседкой и спуском к самой воде, с неизменными ивами и выводком уток к камышах. И сирень под окнами, и лилии в вазонах, и люди, живущие в долине, и сама долина, выходящая к морю - все это было только для них.
Дом встречал их, спускающихся с гор или поднимающихся из долины, звонким собачьим лаем и вертящимся шерстяным вихрем. Дом улыбался глазами пожилой, но ужасно милой кухарки, по совместительству горничной, явно считающей их своими внуками. И точно так же он звучал - для них! - голосом ее мужа, конюшего и садовника, отзывавшего собак и окрикивающего лошадей.
Дом шелестел занавесками под руками, льнул к телу нежной тканью платья, дышал запахами домашней еды и свежестью утра...
Женщина улыбнулась сквозь сон и потянулась.
Дом ответил улыбкой в глазах Тени и вздохом ветра с террасы. Дом и Тень понимали друг друга. Она проснется. Однажды она проснется сюда.
Они умели ждать.
-
-
07.01.2012 в 03:07-
-
07.01.2012 в 23:32Увы мне.