Номос важнее предрассудков.
«Если тебе пять лет,
то понятно, что можно, а что не надо:
не ходи далеко одна, не ешь немытого винограда,
мир играет по понятным правилам,
свирель попадает в ноты.
Если ушибла ногу, то можно реветь до икоты,
мама придет, утешит, подует,
у кошки боли, у собаки боли, а у Анечки даже не вздумай,
у мамы теплые губы. немножечко щиплет йод.
Это законы мира.
И все пройдет.
Если тебе двенадцать,
то острижены волосы, руки тонки,
можно бегать целыми днями, исследуя подворотни,
мир с тобою опять в ладу: у него есть сотни
новых дорог для тебя - какая сегодня?
на велосипеде - по песку или по щебенке,
дома пахнет каша на молоке,
заоконный вечер так огромен и так просторен,
и не море для корабля, а корабль для моря,
то есть, море вообще ни с кем,
и от этого можно плакать - ну, просто плакать,
так бывает, когда болит душевная мякоть,
а потом - поднимаешься радостный,
налегке.
Если двадцать - то это сложнее,
и это чуть о другом.
Начинается про любовь - непонятно, впрочем, о ком.
Только все еще можно плакать - самозабвенно,
и лицом, и губами, и животом,
мир еще играет по правилам,
прозрачен до последней строки,
листьями узор по асфальту вышит.
твой любимый мальчик тебя услышит,
вы поймете, какие были вы дураки.
Ты посмотришь в окно - а осенний ливень уже прошел,
и финал в итоге будет счастливым, все закончится хорошо.
Но однажды что-то сдвигается,
какая-то плита ближе к центру Земли,
всем приходится изменяться - видимо, чтобы выжить.
время близится к тридцати, минуты прошли,
все на свете двери становятся ниже.
И тогда-то в тебя прилетает под левое шестое ребро
раскаленное серебро.
И выдергиваешь, и дальше идешь, покачнувшись немного,
не выходит плакать - все внимание на дорогу,
даже если хочется крикнуть - получается лишь молчать.
Только где-то в мире получше, где тебе двадцать лет,
где тебе двенадцать, где пять,
плачут девочки, которые ты,
плачут за тебя, по тебе.
Ты выходишь в ночь покурить, льется дождь с небес,
перекрикиваются машины, на дорогах темно,
разноцветно горят над городом большие огни.
Через двадцать часов боль проходит - только слегка саднит.
Руки чуть дрожат, когда открываешь окно.»
Анна Лемерт.
то понятно, что можно, а что не надо:
не ходи далеко одна, не ешь немытого винограда,
мир играет по понятным правилам,
свирель попадает в ноты.
Если ушибла ногу, то можно реветь до икоты,
мама придет, утешит, подует,
у кошки боли, у собаки боли, а у Анечки даже не вздумай,
у мамы теплые губы. немножечко щиплет йод.
Это законы мира.
И все пройдет.
Если тебе двенадцать,
то острижены волосы, руки тонки,
можно бегать целыми днями, исследуя подворотни,
мир с тобою опять в ладу: у него есть сотни
новых дорог для тебя - какая сегодня?
на велосипеде - по песку или по щебенке,
дома пахнет каша на молоке,
заоконный вечер так огромен и так просторен,
и не море для корабля, а корабль для моря,
то есть, море вообще ни с кем,
и от этого можно плакать - ну, просто плакать,
так бывает, когда болит душевная мякоть,
а потом - поднимаешься радостный,
налегке.
Если двадцать - то это сложнее,
и это чуть о другом.
Начинается про любовь - непонятно, впрочем, о ком.
Только все еще можно плакать - самозабвенно,
и лицом, и губами, и животом,
мир еще играет по правилам,
прозрачен до последней строки,
листьями узор по асфальту вышит.
твой любимый мальчик тебя услышит,
вы поймете, какие были вы дураки.
Ты посмотришь в окно - а осенний ливень уже прошел,
и финал в итоге будет счастливым, все закончится хорошо.
Но однажды что-то сдвигается,
какая-то плита ближе к центру Земли,
всем приходится изменяться - видимо, чтобы выжить.
время близится к тридцати, минуты прошли,
все на свете двери становятся ниже.
И тогда-то в тебя прилетает под левое шестое ребро
раскаленное серебро.
И выдергиваешь, и дальше идешь, покачнувшись немного,
не выходит плакать - все внимание на дорогу,
даже если хочется крикнуть - получается лишь молчать.
Только где-то в мире получше, где тебе двадцать лет,
где тебе двенадцать, где пять,
плачут девочки, которые ты,
плачут за тебя, по тебе.
Ты выходишь в ночь покурить, льется дождь с небес,
перекрикиваются машины, на дорогах темно,
разноцветно горят над городом большие огни.
Через двадцать часов боль проходит - только слегка саднит.
Руки чуть дрожат, когда открываешь окно.»
Анна Лемерт.
