картинки разных времен - Здравствуй! - он так быстро огибает поимевшего неосторожность открыть Яноша, что тот даже н...

пятница, 15 марта 2013

01:49

faolchu lynn

Номос важнее предрассудков.

картинки разных времен

- Здравствуй! - он так быстро огибает поимевшего неосторожность открыть Яноша, что тот даже не успевает сообразить, что происходит. Тем временем белобрысый смерч в два шага пролетает прихожую, направляясь прямо к лестнице.
- Кланяюсь низко, доктор Гиршбейн! - он действительно отвешивает поклон - прямо перед дверью ванной, (к честнейшему сожалению успевшего прийти в себя парня умудрившись с ней не столкнуться), выдыхает, будто только сейчас осознал, что пробежал не только прихожую но и всю дорогу к этому дому.
- И чем же я заслужил такую честь, граф? - доброжелательно улыбается глава семейства, но где-то в глубине темных глаз затаилось неведомое ему самому беспокойство. Юрген фон Рейтенау мог заявиться посередине ночи и к тому же забраться в окно - чтобы зря не будить хозяев - и устроиться в библиотеке с керосиновой лампой, только потому, что ему захотелось использовать в подготовке к утреннему экзаемену какую-то книгу на идиш и обнаружиться за полчаса до него мирно уснувшим над словарем и кучкой непонятно структурированных записок, на бегу от души поблагодарить, а после четырех вернуться за Мартой - праздновать успех. Он мог - прямой, сдержанный, аристократичен, сидеть за столом и невозмутимо рассуждать о политике, чуть-чуть вскинув голову слушать неизменно эмоциональные доводы Яноша, одним тихим словом довести парня до истерики и, как ни в чем не бывало подлить собеседникам чаю. Молодой немец бывал разным и не отличался предсказуемостью, но в любом из его проявлений всегда чувствовалась непоколебимая самоуверенность. Разом отметающая любые сомнения.
Ныне в серых глазах какая-то лихорадочная растерянность.
Рассмеялся.
- У вас замечательная дочь, герр Гиршбейн.
- А у тебя - жар - хмыкает Янош, облокотившись на перила. Так, чтобы расслышал лишь адресат слов.
- Дети - качает головой доктор. Спохватившись, закрывает дверь, ручку которой так и держал до сих пор. Ведет рукой в сторону гостиной. - Проходи Юрген. Присядь. Там объяснишься.
Замотал головой, все еще пытаясь выровнять дыхание, бросил быстрый взгляд на лестницу.
- Позови сестру - говорит тем временем хозяин и сын неохотно кивает в ответ. - Иди.
- Что случилось? - уже нежданному гостю. - И не смей возражать.
Неумелое подобие улыбки окончательно исчезает с лица, взгляд убегает в сторону.
- Берлин - сквозь зубы выдавливает молодой человек. - Генерал Рихтер - на памяти доктора он никогда не назвал этого человека дедом; отцом матери - единственный раз, и тон неизменно зло-ироничен- требует немедленно явиться в столицу.
- Садись - герр Гиршбейн тоже мог бы сойти сейчас за генерала. Впрочем, тот вряд ли подкрепил бы свое "требование" рукой на плече. Скорее уж дулом у спины.
Немец поднимает взгляд, несколько отсутствующе смотрит на собеседника, затем послушно проходит в знакомую комнату, садится за стол, обреченно вслушиваясь в бой напольных часов. Мгновенно просыпаясь, когда доктор окликает появившуюся в коридоре дочь.
- Марта, сообрази нам что-нибудь бодрящее. Сегодня ужинать будем вчетвером.
- Ничто так не бодрит, как холодный душ - ухмыляется вернувшийся вместе с ней Янош, заблаговременно уворачиваясь от сестриного локтя. В кои-то веки он рад визиту белобрысого недоавстрийца и не собирается это скрывать. От кого бы то ни было. Подумать только, когда-то он был готов почти восхититься новым знакомым сестры, а игра в дуэте скрипка - рояль, когда бывший товарищ неожиданно отказался выступать с евреем в один миг отмела всякие почти. До тех пор, когда юный приверженец Маркса не попытался привести пианиста в партию. Политическое равнодушие пополам с пренебрежением он не смог бы простить даже Паганини.
- Вот и ступай - настоятельно советует девушка, с любопытством поглядывая на сидящего в гостиной немца. - Вечерний воздух тоже неплох.
- Кое-кому точно не помешает подышать.
- Иным же помолчать - негромко, но выразительно вставляет доктор.
Марта фыркает:
- Коли уж повзрослеть не дано.
- Прекратите.
- Да, папа.
- Янош, помоги сестре.
Разочарованный вздох.
- Я понял.

- Ну и что ты собирался делать? - доктор Гиршбейн присаживается рядом с гостем, которого уместнее бы называть постояльцем. - Юрген?
- Уехать - "куда угодно, только не туда" он не добавляет, но не всегда нужны слова. Особенно тем, кто хорошо знает друг друга.
- А сюда пришел - прощаться?
- Просить - теперь он смотрит прямо в глаза. - Я прошу вас доверить мне вашу дочь, доктор Гиршбейн.
"Неубедительно" - следовало бы сказать - в любых других обстоятельствах, но хозяин дома говорит иное:
- Ты просишь меня поверить в твое решение, сынок. Потому, что не можешь довериться сам себе.
- Подкомандные генералов не принадлежат себе - ни намека хотя бы на усмешку. Если бы не берлинский дед, доктор Гиршбейн вряд ли поверил бы, что Юрген фон Рейтенау способен чего-либо бояться. Впрочем, отношения молодого человека с германскими родственниками явно оставляли желать лучшего в любом вопросе.
- Значит, ты просишь доверить Марту твоему.. командиру?
Выпрямился, как раз как по команде, вскинул голову. Только так и ничего не сказал - признаться, что не знает, что делать граф Рейтенау не мог. Он даже не умел в это поверить. Не мог допустить.
- У меня поезд в восемь утра.
- Это очень много времени. Не разминься с ним.
На сей раз улыбнулись и глаза, пусть и не совсем весело.
- Мы уже встретились, герр Гиршбейн. Здесь и сейчас.
- И впредь - приходи на встречу.
- И о чем вы там шепчетесь, господа? Антикоммунистический заговор зреет?
- И ты, дочь моя?
- Зрею?
- Трава зреет. В ваших головах. А пора бы уже взойти чему-нибудь посерьезнее.
- Первые ростки серьезного на кухне - умывают ветки - девушка водружает на стол поднос, расставляет посуду. - Впрочем, они очень быстро укрепляются. Похоже, это будет дуб.
- Марта!
- Я люблю тебя, папа - чмокнув отца в щеку она усаживается на стул на против, чуть наклонив голову набок, опирает подбородок на сплетенные ладони.

Клаус фон Рейтенау был из тех - изысканных, которые не моргнув глазом проводили пытку, останавливаясь только доведя жертву на порог жизни и смерти, для того чтобы напоить коньяком, предложить сигару, а затем продолжить "работу". Он весь был такой - образцовый сотрудник тайной германской полиции. Белобрысый, сероглазый, нордически невозмутимый. Он не орал, как иные из его коллег по службе, как и не заводился, что случалось среди гестаповцев куда чаще. Подчеркнутая вежливость бесед и безжалостность пыток давались ему с одинаковой легкостью и.. честностью. Фон Рейтенау не издевался в свое удовольствие, не мстил врагам нации, казалось, он вообще не думал о том, что делает - ему не приходилось. Словно столь полезные нацисту навыки были у него в крови. Не будь так предан Гейдриху, он мог бы стать эталоном для Гиммлера, страстно желавшего вывести именно такую породу. Совершенно чужд всякой идейности он был тем самым германцем. Даже, если сам считал себя австийцем, Это было не страшно даже - монструально. Но и иррационально привлекательно в своей неоспоримой естественности.
Она знала по случайным рассказам, по совершенно точным сведениям - с этим человеком реально договориться. Не опасаясь подставы. Почему-то она сочла очевидным тот факт, что если "партнер по делам" допустит просчет, его вряд ли станут вытаскивать из передряги, если это будет связано с личным риском. Она видела и была в курсе бесчисленных примеров непотребства оккупантов. Возможно именно поэтому она была против. Несмотря на то, что гестаповец был сотрудником четвертого отделения, что именно от его руки могли запросто пострадать ее муж, ее ребенок, да и она сама.
- Хватит. Я сказал: все!
- Элиас.. - как объяснить то, что нельзя понять, если только не забыть - хотя бы на время - о всем, что делает человека человеком?
- Мадлен - прикосновенье влажных ладоней к щекам. Он смотрит прямо в ее глаза. - Не надо. Это бессмысленно. Польские партизаны давно сообщают о настоящей судьбе переправленных "на восток". Пока Виши с ними договаривается...
- Это не политика, родной. Посмотри, что творится в Париже. Каждый из них думает прежде всего о себе.
- И о том, чтобы переплюнуть германских коллег.
- И об этом тоже - на сей раз это она прикасается к его лицу, не пытаясь скрыть легкую дрожь. - Пока мужчины сражаются, женщинам нужно защищать семью. Моя забота прежде всего Мишель и ты, пойми...
- Я понимаю. И я против.
- Темнее всего под фонарем. Многие...
- Нет.
- Он из тех, с кем можно договориться.
- Он из тех, кто стреляет глазом не моргнув. Кого интересуют не условия в лагерях, а наличие в них музыкальных оркестров. Да, с ним можно договориться, с ним даже можно общаться - почти по-дружески. Но если ему отдадут приказ стрелять он выполнит его без всяких сомнений. Без зазрения совести.
- Он исполнит приказ. Но пока тот не поступит...
- Ты сама себя слышишь?
- А ты? Если в конечном итоге нет никакой разницы, я хочу выиграть ее хотя бы сейчас. Потому что ни ты, ни я, ни он не знаем, чем все это закончится. В конце-концов мы же собираемся одолеть оккупантов.
- Не так.
Он был особо галантен с задержанными женщинами. Об этом тоже ходили слухи. Слухов вообще было очень много. Как и о всех немецких службах в городе и за его пределами. Но были и те, кто несмотря на них хранил жизни свои и своих близких. У мужчин свои способы борьбы, женщины могут сражаться по-другому. Коварством, обманом, исподтишка - насмерть.
- Мы все еще не в безопасности, Элиас. То, что пока удалось скрыться от облавы...
- Именно. Именно поэтому от них нужно избавляться. Пока они не избавились от нас.

_______________

- Герр Рейтенау! - он протягивает руки с блестящей елочной звездой, выжидающе глядя на только-только прикурившего офицера. Его мать невольно улыбается - традиционная игрушка кажется насмешкой - над ними всеми. Мальчишка заискивающе заглядывает немцу в глаза и тот легко поднимается со своего стула, незаметно роняя сигарету в пепельницу, в два шага оказывается рядом и с той же легкостью подхватывает ребенка на руки. Мишель сосредоточенно пристраивает звезду на верхушке дерева, попутно зачем-то тыкая ладонью в потолок и гордо смотрит на стоящую на пороге мать. Мужчина в гестаповской форме тоже поворачивается к ней, спустя несколько мгновений опускает мальчишку на землю и то, уже было собравшись вприпрыжку понестись к женщине, но в последний момент разворачивается и вытянувшись по струнке салютует. Немец приподнимает бровь, но в отличие от молодой вдовы не теряется, мягко треплет светло-русую шевелюру темноглазого шестилетки и ненавязчиво разворачивает за плечо, заставляя вспомнить о недавнем намерении.
- Мама! - пять прыжков, сияющая улыбка. - Смотри!
Вечер, серебристые хлопья снега кружат на фоне темного неба, ловят отблески уличных фонарей, в комнате пахнет хвоей, но все отчетливее слышится и аромат запекающегося гуся. На еловых ветках, кроме игрушек - пряники, апельсины, орехи, конфеты в блестящих обертках. Ей не доводилось видеть такие по-настоящему праздничные елки в родном доме в мирное время - и вовсе не из-за их небольшой популярности - а выйдя замуж она больше не отмечала Рождество. Родной дом...Камин ждет рождественское полено. Мадлен слегка морщится. Она еще не смирилась с собственным решением, но если не получится сейчас, она не сможет сделать это уже никогда. На растопку должны пойти щепки прошлогодней древесины, но у нее на руках нет ничего, кроме щепок прошлой жизни. Она бережно хранила их гораздо дольше, несмотря на исходящую от них опасность. Они наделяли смыслом ее ожидание, поддерживали в вере в такую хрупкую надежду. Оно было тем будущим, ради которого можно было выстоять против любого настоящего. Теперь оно рисковало превратиться в западню.
Она поняла все еще до его приезда. Обдумала, отрепетировала, стараясь осознать и перешагнуть - дальше, но так и не смогла бросить надежду на.. чудо. Эта надежда покинула ее сама, когда на пороге возник знакомый силуэт. Нет, в его походке, движениях, даже на лице не было ничего, что могло бы подтвердить нежеланное предчувствие, но едва лишь за вошедшим успела закрыться дверь у нее стиснуло горло и, чувствуя как боль в груди перехватывает дыхание она судорожно дернулась к нему, мертвой хваткой вцепилась в распахнутый воротник плаща, затем ткнулась в него лицом и беспомощно разрыдалась. Он стоял молча приобняв ее и поглаживая по голове, и его неуместное, невозможное, неправильное спокойствие отметало желание кричать, ударить, обвинить, требовать; с неизбежностью не спорят. Это кощунственное осознание неожиданно обернулось странным расслаблением - разжались ладони, на полувсхлипе затихли звуки, подогнулись колени.

@темы: сказка, IV B 4