Номос важнее предрассудков.
Четыре свечи, тихим звоном, россыпью рубиновых капель льется вино в бокалы. Камин хранит молчание. Аккуратно подметенный пепел сгоревших поленьев не тревожит темной прохлады камней. Этой ночью она не получит в жертву ничего. Память не требует жертв, для любви нет более смертельного яда. Прохладный воздух поднимает ароматный пар над чашечкой крепкого шадди, блик пламени скользнул по прозрачной стенке хрусталя..
Я не собираюсь сводить счеты с прошлым. Я платил ему без промедления – каждой минутой, каждым вдохом, выдохом, ударом сердца, отчаянием, страхом. Оно хранит звонкий смех, поступь, голоса, взгляды, тепло – места которым не стало. Мы в расчете.
Я не жалею о прошлом и не стану жалеть настоящее, ни тем более, скорбеть о будущем; том, которое никогда не станет, том которое придет. Возможно, я не прав, но я не ошибусь. Меня учили подбирать слова, и я научился слышать между ними. Меня учили не уповать на понимание, и я научился знать других. Меня учили, что такое верность, и я научился рассчитывать на себя. Меня учили опровергать чужие доводы, и я научился ничего не доказывать. Меня учили о непростительном, и я научился не держать обид. Меня учили о долге, и я научился доверяться себе. Меня учили, как умирать стоя, и я научился выживать.
Меня учили подбирать слова, и я понял насколько важно, чтобы совокупность связей не искажала поставленную цель. Чтобы место никогда не противоречило значению. Насколько важно, чтобы тот, кто держит в руках перо, не позволял себе небрежность.
Я видел.. приговор. Красивый, отточенный почерк человека привыкшего со всей ответственностью относиться к своим решениям. Я имел возможность несколько раз видеть его раньше. Изящный, старательный почерк человека привыкшего принимать решения. Необходимые. Я имел возможность видеть результаты этих решений и сомнительное счастье наблюдать, как нечаянно поставленная присвоившим рукопись невеждой точка разливается в кляксу, отметившую не одну страницу.
Меня учили подбирать слова, и я научился молчать. Меня учили о правильных и неправильных ответах, и я научился находить соответствующий. Меня учили не забывать, и я научился хранить память. Меня учили оборонять стены, и я научился открывать потайные ходы.
Ночь за окном крадется в неотопленную комнату бледным светом луны. Ночь за окном перешептывается с ней свистом ветра. Ночь за окном дышит теплом спящих домов. Ночь за окном живет дыханием спящих. Луна нетерпеливыми бликами тревожит стекла, норовит проскользнуть внутрь; увести за собой. Луна изголодалась. Ночь ждет.
Я имел возможность наблюдать, как путь превращается в колею, ведущую в Закат. Путника за путником, воина за воином, экипаж за экипажем, обоз за обозом. Внука за дедом, сына за отцом… Я имел возможность видеть, как колея переходит в колею, словно кто-то поставил запору на реке, оставляя находящимся в ее русле выбор: пытаться разрушить преграду, послушно свернуть, или вовсе воспротивиться течению.
Я видел, как ненависть к врагу уничтожает тех, кто ненавидит. Как человек до самого последнего момента не сознает, что вся его жизнь превращается в бесконечный бег за победой. Как истинный враг становится важнее жены, детей, престарелых родителей, жизни - полностью определяя ее.
Тихий всплеск – изголодавшиеся камни смакуют непривычное угощение – густую жижу, пропускают в щели неизвестную ароматную жидкость. Пламя – то может хоть отшатнуться, зашипеть на неуместную дань, взметнуться к пренебрегшему давно устоявшимся порядком, притаиться, требуя немедленного раскаяния. Камням остается терпеть. Они умеют терпеть, умеют ждать. Кто-то непременно вновь зажжет огонь, огонь согреет, липкая гадость, испепелившись, станет игрушкой для перелетного ветра, вода испарится, высохнет. Камни всегда ждут. Ночь ждет. Это люди – глухи и слепы. Они повторяют слова, позабыв песни, ценят узор чернил, пренебрегая фактурой листа. Их тленность оттеняет вечность, как лунный блеск мрак ночи, как бесформенность воды - незыблемость камня.
Мне несказанно повезло.
Мне отказали в праве на выбор, и я научился принимать его у необходимости. Мне внушали верность и не оставили возможности положиться на других, и я научился доверяться себе. Меня учили следовать правилам, и я научился находить закономерность в исключениях.
Меня учили подбирать слова, и я научился чувствовать их оттенки – привкус, вкус, послевкусие, букет фраз; как искусный винодел способен смаковать вино – вплоть до возраста лозы…
Только мосты у меня не получались. Никогда.
Тяжелая статуэтка освобождает еще один лист. Приутихли, осознав свое безобразие четыре неровных огня столкнувшись с размеренным течением чернильных строк. Красивый, аккуратный почерк. Насмешливо сверкнул хрусталь, вспыхнуло рубиновым пламенем вино, словно назло стылым камням: мы здесь, мы горячи, мы живы. Мягкой волной пролилось кружево, выпуская из глуби лиловую звезду, заливая закатными лучами развернутую на столе бумагу.
Я имел возможность убедиться сколь существенно различие между противником и врагом, соратником и другом, победившим и выигравшим, честью и самолюбием, ценой и ценностью. Я имел возможность убедиться, что о человеке гораздо больше деяний говорят его чаяния. Быть на одной и той же стороне еще не значит быть на стороне друг друга. Противостояние не равноценно ненависти. В известный момент противник может оказаться лучшим другом, друг – злейшим врагом. Недостаточно быть правым, чтобы избежать свершения ошибки.
Мне несказанно повезло. Мне не о чем жалеть. Даже если мне жаль.
Меня учили распознавать недосказанное, как опытный знаток трав распознает яды, и я научился ослаблять действие прозвучавших и неозвученных слов, смешивать их и использовать сообразно возникшей необходимости. Мне отказали в праве на ошибку, и я научился переступать границы дозволенного осознанно.
Пламя свечи вздрагивает, уступает перед нежданной встречей и, только ответив неуверенным треском на решительный шелест взметнувшейся над ним бумаги, неторопливо обдает теплом отточенные строчки – буква за буквой, словно смакуя, обреченный текст.
Рукописи не горят. Единожды записанное слово обретает плоть и остается навечно.
Меня учили противостоять гордыне самодержавной силы, и я научился не пренебрегать высокомерием слабости, которой оказывают поддержку. Осведомленность не равноценна знанию, пережить – еще не значит осознать. Самые благие побуждения имеют прискорбное свойство приводить к самым безобразным результатам. Иной раз, самые низменные желания приносят целебные плоды. Я не знаю, справедливо ли, плохо ли, верно ль.. Я знаю – так бывает; так было до нас, есть и, если будет – после, я не стану осуждать. Это Юстиниан Васспард не желал отрицать свои чувства, это Вальтер Придд не желал отворачивать взгляд. Я - слишком много читал, слишком редко разговаривал и слишком мало доверял. Чтобы стать отражением кого-нибудь из них, кого-нибудь вообще; искать дорогу в переплетениях следов, пристанище в чужом монастыре, спасенье в вере, уверенность в признании, оправдание – в чужих прегрешениях. Чтобы жалеть жизни и бояться поступиться честью ради того, что явится мне необходимым.
Мне отказали в праве на вопрос, и я научился получать сведения, мне не оставили права на ошибку и я научился располагать ими. Мне несказанно повезло. Меня не учили Жить.
Я не боюсь проявить слабость, как не боюсь споткнуться , или упасть. Я не боюсь ни слез, ни крови. Я боюсь научиться пить и смеяться , когда всей душой, сознанием, каждым чувством хочется свернуться и плакать. Я боюсь научиться уходить навсегда, зная, что прощание равноценно клятве навечно остаться в здесь и в сейчас. Я боюсь научиться забывать, превращая Память в подобие обитаемого привидениями замка. Мне страшно – что это может оказаться неизбежным.
Трещит огонь в камине, седеют камни – тепла недостаточно, чтобы согреть их, жара недостаточно, чтобы заставить их гореть; седой пепел ложиться на разукрашенную морщинами трещин поверхность ограненной скалы. Свет луны растворяется в предрассветном тумане; сегодня ей не вкусить крови. Еще немного, небо рассыплется звездной пылью, прячет свой лик, отворачиваясь от проспавших Полночь. Чернильные строчки растворяются в красном вине, прежде чем развеяться пеплом.
Я видел, как ломаются непреклонные, как переступают черту между жизнью и… жизнью. Меня учили подбирать слова, и я научился признавать смыслы. Я знаю разницу между ценой и ценностью, предательством и изменой, преданностью и верностью, справедливостью и правомочием. Я видел, как ломают непреклонных. Я был вторым, меня сделали первым.. Я знаю разницу между смертью и смертью. Я знаю, что значит ценить жизнь выше жизни.
Опасливым бликом сверкнул опустевший бокал – это клинки поймавшие луч солнца обещают держащей их руке удачу, выцветшим хрусталям отведены последние искры, тепло руки сулит крушение. После короткого, головокружительного танца, вспышки света, песни ветра – в хороводе теней. Поворот. Скорбно вспыхнула, задыхаясь, свеча, три огонька смотрятся в отливающую красной росой гладь, погружаясь в хрупком мираже. В зеркалах нет правды. В зеркалах нет жизни. В зеркалах не найти приюта. Не найти потерянное.
Меня учили о смертельных обидах, и я научился жизненному опыту. Мне не оставили права споткнуться, и я научился следить за шагами других. Необязательно прыгать в огонь, чтобы понять природу горения, необязательно мчаться под пули, чтобы понять решившегося на подобный поступок; недостаточно. Древние полагали, что читающий проживает тысячи жизней и в конечном итоге обретает бессмертье... У меня было слишком много книг, слишком мало собеседников и еще меньше шансов доверять. Чтобы не узнать себя, чтобы не признать своего отражения в других, чтобы утонуть в зеркальной глади. Я смотрелся в стальное лезвие и слышал… как уходит Жизнь Как принявшая кровавую дань луна рисует на холодных камнях призрачные тени, как между горячей и холодной кровью размыкается время…
Застыло серебристое перо – мимо чернильницы, замерло в нем последнее пламя, вспыхнуло, велением недрогнувшей руки пролившись на полузаписанный лист. Догорающую свечу не спасти, но в огне своего заката она успеет узреть отблески чужого рассвета. Пожелтевшая страница парит над неизбежностью поджидающих ее камней, прежде чем смешаться с пеплом своих сестер. Серое небо провожает уходящую ночь, серые глаза, словно провожая, смотрят в слабеющее пламя. Тени потухших свечей темными полосами ложатся на последний лист. Молчит ветер.
Если наша жизнь, суть те мгновения, которые сохранила память, нет того, что я хотел бы забыть, и мне жаль, что есть что – не помнить. В Полдень не бывает теней.
Я не собираюсь сводить счеты с прошлым. Я платил ему без промедления – каждой минутой, каждым вдохом, выдохом, ударом сердца, отчаянием, страхом. Оно хранит звонкий смех, поступь, голоса, взгляды, тепло – места которым не стало. Мы в расчете.
Я не жалею о прошлом и не стану жалеть настоящее, ни тем более, скорбеть о будущем; том, которое никогда не станет, том которое придет. Возможно, я не прав, но я не ошибусь. Меня учили подбирать слова, и я научился слышать между ними. Меня учили не уповать на понимание, и я научился знать других. Меня учили, что такое верность, и я научился рассчитывать на себя. Меня учили опровергать чужие доводы, и я научился ничего не доказывать. Меня учили о непростительном, и я научился не держать обид. Меня учили о долге, и я научился доверяться себе. Меня учили, как умирать стоя, и я научился выживать.
Меня учили подбирать слова, и я понял насколько важно, чтобы совокупность связей не искажала поставленную цель. Чтобы место никогда не противоречило значению. Насколько важно, чтобы тот, кто держит в руках перо, не позволял себе небрежность.
Я видел.. приговор. Красивый, отточенный почерк человека привыкшего со всей ответственностью относиться к своим решениям. Я имел возможность несколько раз видеть его раньше. Изящный, старательный почерк человека привыкшего принимать решения. Необходимые. Я имел возможность видеть результаты этих решений и сомнительное счастье наблюдать, как нечаянно поставленная присвоившим рукопись невеждой точка разливается в кляксу, отметившую не одну страницу.
Меня учили подбирать слова, и я научился молчать. Меня учили о правильных и неправильных ответах, и я научился находить соответствующий. Меня учили не забывать, и я научился хранить память. Меня учили оборонять стены, и я научился открывать потайные ходы.
Ночь за окном крадется в неотопленную комнату бледным светом луны. Ночь за окном перешептывается с ней свистом ветра. Ночь за окном дышит теплом спящих домов. Ночь за окном живет дыханием спящих. Луна нетерпеливыми бликами тревожит стекла, норовит проскользнуть внутрь; увести за собой. Луна изголодалась. Ночь ждет.
Я имел возможность наблюдать, как путь превращается в колею, ведущую в Закат. Путника за путником, воина за воином, экипаж за экипажем, обоз за обозом. Внука за дедом, сына за отцом… Я имел возможность видеть, как колея переходит в колею, словно кто-то поставил запору на реке, оставляя находящимся в ее русле выбор: пытаться разрушить преграду, послушно свернуть, или вовсе воспротивиться течению.
Я видел, как ненависть к врагу уничтожает тех, кто ненавидит. Как человек до самого последнего момента не сознает, что вся его жизнь превращается в бесконечный бег за победой. Как истинный враг становится важнее жены, детей, престарелых родителей, жизни - полностью определяя ее.
Тихий всплеск – изголодавшиеся камни смакуют непривычное угощение – густую жижу, пропускают в щели неизвестную ароматную жидкость. Пламя – то может хоть отшатнуться, зашипеть на неуместную дань, взметнуться к пренебрегшему давно устоявшимся порядком, притаиться, требуя немедленного раскаяния. Камням остается терпеть. Они умеют терпеть, умеют ждать. Кто-то непременно вновь зажжет огонь, огонь согреет, липкая гадость, испепелившись, станет игрушкой для перелетного ветра, вода испарится, высохнет. Камни всегда ждут. Ночь ждет. Это люди – глухи и слепы. Они повторяют слова, позабыв песни, ценят узор чернил, пренебрегая фактурой листа. Их тленность оттеняет вечность, как лунный блеск мрак ночи, как бесформенность воды - незыблемость камня.
Мне несказанно повезло.
Мне отказали в праве на выбор, и я научился принимать его у необходимости. Мне внушали верность и не оставили возможности положиться на других, и я научился доверяться себе. Меня учили следовать правилам, и я научился находить закономерность в исключениях.
Меня учили подбирать слова, и я научился чувствовать их оттенки – привкус, вкус, послевкусие, букет фраз; как искусный винодел способен смаковать вино – вплоть до возраста лозы…
Только мосты у меня не получались. Никогда.
Тяжелая статуэтка освобождает еще один лист. Приутихли, осознав свое безобразие четыре неровных огня столкнувшись с размеренным течением чернильных строк. Красивый, аккуратный почерк. Насмешливо сверкнул хрусталь, вспыхнуло рубиновым пламенем вино, словно назло стылым камням: мы здесь, мы горячи, мы живы. Мягкой волной пролилось кружево, выпуская из глуби лиловую звезду, заливая закатными лучами развернутую на столе бумагу.
Я имел возможность убедиться сколь существенно различие между противником и врагом, соратником и другом, победившим и выигравшим, честью и самолюбием, ценой и ценностью. Я имел возможность убедиться, что о человеке гораздо больше деяний говорят его чаяния. Быть на одной и той же стороне еще не значит быть на стороне друг друга. Противостояние не равноценно ненависти. В известный момент противник может оказаться лучшим другом, друг – злейшим врагом. Недостаточно быть правым, чтобы избежать свершения ошибки.
Мне несказанно повезло. Мне не о чем жалеть. Даже если мне жаль.
Меня учили распознавать недосказанное, как опытный знаток трав распознает яды, и я научился ослаблять действие прозвучавших и неозвученных слов, смешивать их и использовать сообразно возникшей необходимости. Мне отказали в праве на ошибку, и я научился переступать границы дозволенного осознанно.
Пламя свечи вздрагивает, уступает перед нежданной встречей и, только ответив неуверенным треском на решительный шелест взметнувшейся над ним бумаги, неторопливо обдает теплом отточенные строчки – буква за буквой, словно смакуя, обреченный текст.
Рукописи не горят. Единожды записанное слово обретает плоть и остается навечно.
Меня учили противостоять гордыне самодержавной силы, и я научился не пренебрегать высокомерием слабости, которой оказывают поддержку. Осведомленность не равноценна знанию, пережить – еще не значит осознать. Самые благие побуждения имеют прискорбное свойство приводить к самым безобразным результатам. Иной раз, самые низменные желания приносят целебные плоды. Я не знаю, справедливо ли, плохо ли, верно ль.. Я знаю – так бывает; так было до нас, есть и, если будет – после, я не стану осуждать. Это Юстиниан Васспард не желал отрицать свои чувства, это Вальтер Придд не желал отворачивать взгляд. Я - слишком много читал, слишком редко разговаривал и слишком мало доверял. Чтобы стать отражением кого-нибудь из них, кого-нибудь вообще; искать дорогу в переплетениях следов, пристанище в чужом монастыре, спасенье в вере, уверенность в признании, оправдание – в чужих прегрешениях. Чтобы жалеть жизни и бояться поступиться честью ради того, что явится мне необходимым.
Мне отказали в праве на вопрос, и я научился получать сведения, мне не оставили права на ошибку и я научился располагать ими. Мне несказанно повезло. Меня не учили Жить.
Я не боюсь проявить слабость, как не боюсь споткнуться , или упасть. Я не боюсь ни слез, ни крови. Я боюсь научиться пить и смеяться , когда всей душой, сознанием, каждым чувством хочется свернуться и плакать. Я боюсь научиться уходить навсегда, зная, что прощание равноценно клятве навечно остаться в здесь и в сейчас. Я боюсь научиться забывать, превращая Память в подобие обитаемого привидениями замка. Мне страшно – что это может оказаться неизбежным.
Трещит огонь в камине, седеют камни – тепла недостаточно, чтобы согреть их, жара недостаточно, чтобы заставить их гореть; седой пепел ложиться на разукрашенную морщинами трещин поверхность ограненной скалы. Свет луны растворяется в предрассветном тумане; сегодня ей не вкусить крови. Еще немного, небо рассыплется звездной пылью, прячет свой лик, отворачиваясь от проспавших Полночь. Чернильные строчки растворяются в красном вине, прежде чем развеяться пеплом.
Я видел, как ломаются непреклонные, как переступают черту между жизнью и… жизнью. Меня учили подбирать слова, и я научился признавать смыслы. Я знаю разницу между ценой и ценностью, предательством и изменой, преданностью и верностью, справедливостью и правомочием. Я видел, как ломают непреклонных. Я был вторым, меня сделали первым.. Я знаю разницу между смертью и смертью. Я знаю, что значит ценить жизнь выше жизни.
Опасливым бликом сверкнул опустевший бокал – это клинки поймавшие луч солнца обещают держащей их руке удачу, выцветшим хрусталям отведены последние искры, тепло руки сулит крушение. После короткого, головокружительного танца, вспышки света, песни ветра – в хороводе теней. Поворот. Скорбно вспыхнула, задыхаясь, свеча, три огонька смотрятся в отливающую красной росой гладь, погружаясь в хрупком мираже. В зеркалах нет правды. В зеркалах нет жизни. В зеркалах не найти приюта. Не найти потерянное.
Меня учили о смертельных обидах, и я научился жизненному опыту. Мне не оставили права споткнуться, и я научился следить за шагами других. Необязательно прыгать в огонь, чтобы понять природу горения, необязательно мчаться под пули, чтобы понять решившегося на подобный поступок; недостаточно. Древние полагали, что читающий проживает тысячи жизней и в конечном итоге обретает бессмертье... У меня было слишком много книг, слишком мало собеседников и еще меньше шансов доверять. Чтобы не узнать себя, чтобы не признать своего отражения в других, чтобы утонуть в зеркальной глади. Я смотрелся в стальное лезвие и слышал… как уходит Жизнь Как принявшая кровавую дань луна рисует на холодных камнях призрачные тени, как между горячей и холодной кровью размыкается время…
Застыло серебристое перо – мимо чернильницы, замерло в нем последнее пламя, вспыхнуло, велением недрогнувшей руки пролившись на полузаписанный лист. Догорающую свечу не спасти, но в огне своего заката она успеет узреть отблески чужого рассвета. Пожелтевшая страница парит над неизбежностью поджидающих ее камней, прежде чем смешаться с пеплом своих сестер. Серое небо провожает уходящую ночь, серые глаза, словно провожая, смотрят в слабеющее пламя. Тени потухших свечей темными полосами ложатся на последний лист. Молчит ветер.
Если наша жизнь, суть те мгновения, которые сохранила память, нет того, что я хотел бы забыть, и мне жаль, что есть что – не помнить. В Полдень не бывает теней.