Номос важнее предрассудков.
17.12.2009 в 14:37
Пишет marikiare:доберись...
Название: доберись...
Автор: marikiare
Пейринг: Кардинал Сильвестр/Катарина Оллар, Рокэ Алва, Фердинанд Оллар
Дисклеймер: мир и герои принадлежат Вере Викторовне.
Саммари:
доберись до лунной стороны моих фраз
доберись до лунной стороны моих глаз
доберись до лунной стороны, но сейчас
доберись...
Посвящение: Безликой Тени. Ну вот просто так.
Примечание: все эпиграфы взяты из песен группы «Оркестр Че»
Все мы живые люди. Даже слишком. У каждого есть сильные и слабые стороны, будь то опущенные глаза или обнаженная шпага, очаровывающий смех или талант к интригам. Избежать оборотной стороны медали не удавалось еще никому – она знает это лучше многих. Рядом с ней засыпал Рокэ Алва, она видела сведенные напряжением мышцы и безумно-шалые спросонья глаза. Она не желает его тайн, она не желает иметь отношение к его бремени, ей не интересно, чем он платил. То есть интересно, конечно, но она помнит о цене за каждое неосторожное желание или слово. Слишком хорошо помнит – чем выше ты, тем аккуратнее надо делать следующий шаг, ибо под твоими ногами даже не бездна. За твою ошибку заплатит твоя страна, королева, ты сама составила себе основы мироздания, и одной из них стал твой долг. Корона превратила самоуверенную амбициозную девчонку в спокойную и сильную женщину – кто бы знал, что она сознательно наступит на свои желания, опасаясь навредить Талигу.
Читать дальше.Иногда вспоминаются маковые поля и белоснежный мрамор Гайярэ, и это кажется сказкой – ненастоящей, нарисованной разгулявшимся воображением картинкой. Девочки в алом платье больше нет – есть Катарина Оллар, тяжелые косы, дорогие платья, тихий голос и бесконечные рамки. О, нет, она не страдает – романтичные юноши всегда и все понимают превратно, но им положено. Она так живет – вздрагивая от резких звуков и опускаясь на колени в церкви, молясь и играя на арфе, принимая посетителей и срывая цветы с клумб.
Сложно стать иконой и символом, надо отказаться слишком от многого, но она смогла. Королева не может себе позволить доступное обычным женщинам, однако и у королевы есть сердце. Оно бьется в груди, под темными тканями и драгоценными камнями, живое и горячее. Оно греет изнутри, оно молодо, оно жаждет жить и любить – так, как само понимает эти слова. Оно освещает путь пепельноволосой женщине, и иногда, когда Катарина устает особенно сильно, ей кажется, что его можно взять в ладони и любоваться пульсацией огня. Посмотреть, отдыхая, и вложить обратно в грудь, потому что тот единственный, кому она готова его отдать, никогда его не примет.
Впрочем, это всего лишь выдумки – и сердце всего лишь орган, гоняющий по телу Талигойской Розы алую, как и у всех остальных, кровь, и тепло в ладонях – она не желает расставаться с рассудком. И уж точно она не сможет разлюбить просто потому, что от нее откажутся.
Это было очень забавно, иметь в своей постели самого шикарного мужчину Золотых Земель и желать другого. Она признавала несомненные достоинства Ворона, но синие глаза не имели над ней власти. Алву это тоже искренне веселило, особенно, после того, как он узнал имя того, ради которого она раз за разом наматывала на свои тонкие пальцы нити власти над чужими судьбами.
Они лежали, утомленные ласками, и она забылась ненадолго. Прикрыла глаза, пытаясь представить рядом с собой другого – так же вытянувшегося на широком ложе, или, может, перебирающего ее волосы, просто водящего пальцами по контуру тела…
- Мечтаете, Ваше Величество?
Глаза у Рокэ, вопреки сплетням фрейлин, во тьме не светились, однако это не делало его менее впечатляющим.
- И о ком же, позвольте спросить? Мне даже неудобно немного. Я вас не отвлекаю?
За все надо платить. Кэналлийский герцог далеко не дурак – глупо было надеяться, что он не заметит. Еще один твой проигрыш, королева. Разумеется, твоя слабость не выйдет за пределы этих стен, но есть тайны, владельцем которых лучше быть единолично.
- Что же вы молчите, Ваше Величество? Мне так хочется знать, кто из высшего света затмил мой образ. За своей репутацией я иногда даже слежу… Не признаетесь?
Отвернуться. Чтобы хоть как-то отгородиться от этой насмешки. Ты сейчас перед ним – обнаженная, беззащитная. Ночь тебя не скроет, тонкий шелк простыни – тем более, пытаться отпираться или переиграть его в словесном поединке – бессмысленно.
Женщина изначально была создана слабой и хрупкой. Сила женщины – в ее мужчине, а королеве Катарине не повезло – она связана не с теми, кого бы хотела назвать своими. Фердинанд и Рокэ – хороший, но слабый человек и совершенная мечта, только вот у нее другие вкусы. Как жаль, ибо даже люби она Ворона, пусть и без надежды на взаимность – было бы тысячекратно легче.
- А вы позволите мне сделать предположение? – Алва дотронулся до ее волос, как и тот, желанный, в воображении.
Женщина была создана слабой. И кто скажет – чья вина, что она не может такою быть ни с одним из своих мужчин? Ее? Несомненно. Судьбы? Может быть. Политики? Хватит абстракций, в самом-то деле.
Когда-то она пожелала корону. Она ее получила, а так же Кэналлийского Ворона в любовники в качестве бонуса.
О чем тут жалеть?
О собственной самоуверенности? Нет.
О былых возможностях? А можно ли взлететь выше?
О любви? Она слишком женщина, чтобы жалеть об этом прекрасном чувстве, сколь бы мучительным оно не было.
О равнодушии, эгоистичности и жестокости придворных нравов? А можно ли было ожидать иного?
Она уже слишком королева. Слишком давно, слишком сильно она желала получить эту роль. А когда получила – поняла, что только так она может помочь тому, кто действительно этого стоит... Впрочем, Алва тоже стоит ее помощи, и в любом случае может рассчитывать на поддержку, что прекрасно знает. О чем он там спрашивал? Ах, да, предположение… пауза неподобающе затянулась, надо ответить.
- Позволю. Вы же знаете, Рокэ, в моей постели вам позволено все.
- Еще немного, и я почувствую себя польщенным, - у него красивый смех. Им можно наслаждаться, как изысканными музыкальными произведениями. Ей, Катарине, королеве, Талигойской Розе, можно, а остальные могут лишь мечтать, и, в основном, бесплодно – Однако меня действительно заинтересовала личность мужчины, о котором можно думать в постели со мной. Заинтересовала настолько, что я потратил немало времени, наблюдая за вами. Вы великолепная актриса, Ваше Величество, и я обещаю исполнить любое, повторяю, любое ваше желание, если не угадаю.
Не угадает? Она без удивления отмечает, что даже не допускает такой возможности. Катари, как и большинство, свято верит в гений Кэналлийского Ворона, и у нее к тому есть все основания.
- Вы любите – Алва просмаковал это слово. Да, он прав, не «влюблены», а именно «любите», – кардинала Сильвестра. Квентина Дорака.
Ему не нужен ответ, но она отвечает, потому что она знает его и иногда может интуитивно угадать правила его игр.
- Предлагаю считать, что вы правы – она тоже красива. Она потягивается всем телом, ловя кожей отблески луны и переворачивается на живот, - вас удовлетворит такой ответ?
- Меня не удовлетворяют ответы, Ваше Величество, - надо же, она опять угадала, отмечает сознание, - меня удовлетворяют женщины.
Он нависает над ней – шикарный, неотразимый, и по белой коже скользят черные пряди. Красиво. Но не желанно.
- Однако вы, как никто другой, знаете, что чудовищем я не являюсь. Во всеобщем понимании – уверенные пальцы на ее губах – поэтому я сейчас уйду. Хорошей ночи, моя королева.
Она не его – отныне и навсегда – не его. Он сам произнес это имя – столь священное для нее. Он сам все понял и ушел, растворившись в тенях комнаты и переходах дворца. Оставив ее одну, ненадолго, но одну – на огромной кровати, смятой их страстью и помнящей тепло их тел. Он еще вернется и будет владеть ею – но сейчас Талигойская Роза может свернуться калачиком, обняв колени, и заплакать, как положено женщине, которой она и является, не смотря на корону и прожитые годы. Сейчас можно плакать, так, как хотелось уже давно – и никто не узнает, потому что никто не осмелится зайти к ней или подслушивать, пока Ворон находится в ее комнатах. Он ушел незаметно, подарив ей эту ночь – ночь искренности и свободы. Рокэ всегда понимал больше, чем остальные.
Она благодарна, бесконечно благодарна ему за эту возможность, сколько бы насмешек ни пришлось бы выслушать впоследствии.
Летят годы, и к ее ногам падает все больше душ, уже не только впечатлительные юноши, но и взрослые, умные мужчины почитают за счастье выполнять ее просьбы. Она оттачивает свое искусство, она приобретает все больше власти. Так многие думают, что она танцует под их дудочку…
Штанцлер глуп. Он знает, что она не любит Алву, но даже и предположить не может, кого она любит. Он вообще не может предположить, что она способна любить хоть кого-то, и это залог его поражения. Великая Талигойя – это даже не сказка, это бессмыслица. Сказка – это кардинал, усталые глаза и сутана, невозможность и смысл жизни. Он не поймет, если она кончиками пальцев проведет по теням, залегшим под его глазами, если опустится перед ним на колени и прижмется щекой к руке, если будет покрывать поцелуями его кисти и плакать – потому что он единственный, рядом с которым она допустит эту слабость.
Как же хорошо, что никому в здравом уме не придет в голову допустить такую возможность… Рокэ допустил, но Рокэ будет молчать и насмешничать в спальне. Ему можно верить, и, пожалуй, только ему. До определенного предела – и она будет осторожна. Она больше не закроет глаза, не представит на его месте другого – и он простит ей эту любовь.
Она королева. Она Талигойская Роза. Она сможет.
Она сильная, она спрячет чувства глубоко внутри, в живом сердце, и отдаст свое тело, как отдала когда-то судьбу.
Катари добра к своим подданным – и ей верят. Потому что она и не лжет почти, ложь – это грязь, а вокруг и так ее слишком много. Она хочет сохранить вокруг себя чистоту – пусть в распахнутые настежь окна бьет солнечный свет, пусть живые цветы заполнят комнату, пусть вместо человеческих голосов в ее покоях звучат струны арфы. Она наслаждается тишиной и покоем, легким ветром и запахом свежести, тенями от облаков и игрой света на коже. Разве может это быть ложью? Солжет ли отблеск солнца в пепельных волосах? Солжет ли вызвавшее нежную улыбку воспоминание о шепоте ветра, играющего занавесями? Солжет ли тень от трепещущих ресниц на щеке? Люди увидят отражения ее действий и солгут себе сами. Отражения сложно толковать – и сомнения поселятся в их сердцах.
Сомнения – те тонкие нити, что тянутся от чужих душ к кончикам ее пальцев, ей не нужно иное. Она будет думать о цветах и улыбаться в никуда, будут дрожать невидимые нити. Ее власть иллюзорна, неуловима, неосязаема. Она не владеет материальным, не владеет телами. И поэтому до сих пор чисты ее руки, иллюзия не оставит грязи на нежной коже.
В ее жизни так много незримого. Фрейлины видят – Ее Величество стоит у окна, солнце заливает фигуру с ног до головы. Она протягивает в сияние руку – так красиво, что хочется слагать стихи… А на самом деле под ее ладонью очередная рамка – ее даже можно ощутить.
Все эти женщины вокруг – они делят с ней этот свет, этот воздух, этот день. Отбирают по частичками, вдохами и выдохами, шепотом и окликами. Если сейчас она долго будет смотреть в небо, то потом, обернувшись, можно будет их не увидеть – привыкшие к яркому солнцу глаза милостиво дадут ей пару мгновений мнимого одиночества.
Ее рамки – это придворные платья, это блеск родовых драгоценностей, это реверансы. Этикет, пропитавший жизнь насквозь – он куда безжалостней войны. Этикет в постели с Рокэ, этикет на исповеди Сильвестру, этикет в приватных беседах с Штанцлером. Этикет определяет твои поступки и так легко за ним скрыться, позволяя ему отражать себя.
Такой простой пример – как из отражений можно построить целый мир, со своими заповедями и закономерностями… Она приняла эти правила, и играет по ним давно, не желая иного. Именно поэтому тонет с льющемся с небес свете фигурка в темном тяжелом платье, и смотрят на нее сейчас вздыхают восхищенно одни, а другие презрительно или завистливо поджимают губы. Талигойская Роза – это образ, и его надо поддерживать каждую минуту.
Королева добра и милосердна. Это – основа основ. Она выслушает любого, она проявит понимание и сочувствие, ее глаза разделят печаль и радость. Она расскажет о себе, то, что давно перестало быть личным – об огненных маках из детства, о клетке из солнечных лучей, о тяжести кос и короны на голове. Она улыбнется, робко и легко – только для того, с кем сейчас говорит. Это улыбка-блик, ее не присвоить и не приклеить к губам. Понять ее тоже можно по-разному…
В этом – преимущество и в этом беда – неразгаданная, она раздражает кардинала, который привык управлять и узнавать. До крика, до боли, до сведенных пальцев хочется уверить, что она никогда не пойдет против него. Однако Катарина Ариго, вывернувшая душу наизнанку, – это не Катарина Ариго. Это очередной план вечной страдалицы.
Катарина Ариго... Это с подачи Штанцлера так стали ее называть. Но она не Ариго. Она – Оллар, перед богом и людьми супруга Фердинанда! Старый гусь не может каждый раз подчеркивать ее принадлежность мужу, ему выгодна жертва политики, а не законная королева. Сначала она не обращала внимания – а потом поняла, что на самом деле значит эта якобы мелочь.
Ариго – враг кардиналу, Алва и Талигу, Ариго – знамя Людей Чести и Талигойи. Никто не помнит, что ее отец был верен королю, и старший брат верен. Все любуются на Ги и Иорама, на наглядном примере познавая, что значит – «Ариго».
Ассоциации – как все просто! И Сильвестр, и Рокэ называют ее Ариго, тем самым очерчивая незримую границу. Ей нет веры, в ее действиях ищут подвох, а в словах – ложь. Ассоциации сделали ее двуличной для одних и святой для других.
Поздно что-то менять, слишком поздно. И вместо того, чтобы кричать от бессилия, можно тихим, чуть охрипшим от долгого молчания голосом попросить кого-нибудь из фрейлин сопроводить ее на прогулку, ведь день такой прекрасный, а они сидят в четырех стенах. Что может быть правдивее? Нет, не верный вопрос. Кто может увидеть эту правду? Верный вопрос и верный ответ, что способен ранить сильнее кинжала. Ее правда никому не нужна, ее может понять Ворон, но он не будет себя утруждать. У Первого Маршала достаточно забот помимо теней печали в глазах королевы.
Подол платья задевает траву, и Катарина старается идти медленнее – ей нравится смотреть как исчезают травинки под черным покровом. Сегодня изумительно высокое небо… Она останавливается, прикрывает глаза и подставляет лицо под ласки ветерка.
Не важно, как это выглядит со стороны – вдохновением ли для сонета или сюжетом картины, не важно, чему найдут подтверждение, глядя на нее сейчас – ее святости или ее фальши. Легкое тепло на коже – ее целует солнце, и она улыбается – чуть заметно, наслаждаясь этим мгновением.
- Скоро осень, - говорит она себе.
- Да, Ваше Величество, через три дня – голос раздается неожиданно, заставляя вздрогнуть.
- Ох, я… мы… да, конечно, только три дня… - сова вылетают сами испуганными птицами. Три дня, как будто это что-то значит...
Привычка вздрагивать от резких звуков появилась у нее почти сразу же после появления в Олларии. Тогда она думала, что за ней следят, оценивают, и было страшно сделать что-то не так. Она была совсем молодой и, наслушавшись сказок Штанцлера, представляла себя гепардом в логове волков. Это тоже было глупостью, как и многое другое… Прошли годы, а реакция осталась – и никак было от нее не избавиться. Все время казалась, что, забывшись, она выдаст себя, что сама вложит в чужие руки оружие, которому не сможет противостоять. Даже лучше, что двор считает это игрой и деталью образа. Гораздо лучше, чем понимание слабости.
Давно уже никто не возьмется сказать, что в ее действиях – правда, а что – нет. Все запутались в бесконечных отражениях, не видя простой истины – в ее поведении нет ни капли лжи. Она просто скрывает то, что должно быть скрыто, и предоставляет каждому возможность самому толковать увиденное. Сила сомнений – никто не верит в ее беззащитность, и именно это спасает ее уже долгие годы. Потому что, говоря объективно, что она может? Ничего.
Алва сегодня устал, по нему почти и не видно, но она разгадала выражение синих глаз. Ночь «любви» – сколько же значений у этого слова! – проходит почти что в молчании. Пара ничего не значащих фраз, сбитое дыхание. Получив желаемое, он садится и тянется к вину. Внутри поднимается какая-то теплая волна, хочется поддержать его, поделиться своим теплом. Она протягивает ладонь и ласково проводит по сильным плечам.
- Ваше Величество, вы что-то перепутали. Я не кардинал Сильвестр – он недовольно передергивается, и она резко отдергивает руку. Рокэ оборачивается и презрительно кривится, смотря на сжавшуюся, как от удара, женщину – Вы переигрываете.
Ворон недоволен, он уходит, не оборачиваясь. А она все сидит на постели, судорожно вцепившись пальцами в простыни и отчаянно зажмурив глаза. Твои откровения – ложь для него. Он не поверит твоей нежности, твоей искренности, а он знает тебя лучше, чем кто бы то ни было. Так на что ты надеешься, королева? Тебе не поверят. Не поверят. Не поверят! Она все-таки сумела удержать слезы, но сердце колотится бешено – себя не обмануть.
Последующие дни она ходит бледной тенью, вызывая раздражение любовника, который не желает даже смотреть на нее, не то что прикоснуться. Оброненная им вскользь фраза выбивает из легких воздух.
- Ваше Величество, если вы не замечаете – уведомляю, что выбранная вами тактика не приводит к успеху.
Она опускает глаза, кусает губы и вцепляется в многострадальный подол. Потому что ему в лицо не бросишь: «А ты представь на миг, что все это – правда! И представь – как оно мне! Представь – что ты делаешь!» Так хочется иногда, но давно поздно. Она уже слишком образ, для него – лживый насквозь.
Она не имеет права на настоящую слабость, она не имеет права дать своему взгляду потухнуть, она не имеет права сдаться. Ради страны. Ради того, кто этой страной управляет – надо помочь хоть как-то. Иначе вся ее жизнь не стоит ничего и фальшива насквозь. А она не хочет – так. Не хочет, чтобы все, что она делала, в один момент потеряло смысл. Если она не смогла получить женского счастья, то хоть так… Хоть как-то! Слышишь, Ворон? Не против ветра. Против неверия.
Вопреки всему. Без надежды, без мечты, без возможности получить хоть каплю желаемого. Так тоже можно. Сложно, но можно.
Она пыталась не вздрагивать и не сжиматься, когда замечала, что он устает от ее присутствия. Как это – спать с женщиной, которая неискренна до последнего вдоха? С той, которую и женщиной-то не назовешь, так, лживая икона – символ, расписная деревяшка, манок для глупых молодых светлячков-дворян? С той, чье поведение можно предугадать по житиям святых, как дриксов – по трудам Пфейтфайера? С той, кто отравила ядом своей фальши столько сердец? Так, наверное, он о ней думает… Тогда почему приходит?! Кто может приказать Алве, и что, кроме приказа может его связывать с любовницей, которая ему неприятна? Как его понять? Как узнать, что делать, чтобы не быть ему в тягость?
Она не хотела обременять Рокэ, она никогда не была ему врагом. Но иногда, когда не знаешь, куда идти, лучше остаться на месте, поэтому она молчала и не пыталась дергаться или что-то исправить – бесполезно. И не позволяла себе думать, что все могло было бы быть иначе.
Дышать. Жить. Не мешать. Даже наедине с собой не позволять слабости прорваться наружу – иначе ее просто снесет потоком чувств.
Четки – это очень удобно. Отвлекаешься, успокаиваешься, собираешься. И в пальцах кардинала тоже мелькают драгоценные камешки – так хочется думать, что это их объединяет, но не получается. Ложь себе – это не выход, это путь в Закат. Впрочем, ей туда дорога в любом случае, она не ангел и не святая, она просто женщина, которая живет, как умеет. Ею было загублено множество судеб, и когда-нибудь она за это заплатит.
- Катари, что с тобой? Ты сегодня так бледна – Фердинанд искренне о ней заботится, и это дает силы улыбнуться.
- Я… просто задумалась.
- О чем, душа моя? – Муж любит ее, несмотря ни на что. И это греет, поддерживает, спасает. Король не умеет лгать, он умеет прощать и понимать. Он по-настоящему добр и милосерден, и если кто и святой – так это он.
- Я подумала, что попаду в Закат. Такой, какой сейчас за окном, – там алое зарево на полнеба, разноцветье огня и крови, всепоглощающее и безжалостное. Слова срываются с губ сами, они сейчас вдвоем, значит, можно разбрасываться откровениями – они никогда не будут использованы против нее.
- Не говори так! Тебя ждет Рассвет!
- Нет.
- Да.
- Так не может быть.
- Может.
- Почему же?
У него тепло в глазах, тепло, понимание и сочувствие.
- Потому что женщина была создана с единственной целью.
- Какой?
- Любить. Нет, Катари, не вздрагивай, не бойся!
- Я…
- Тише, тише. Я не осуждаю тебя. И я не знаю, кто это. Но я вижу – ты любишь, ты живешь своей любовью, она смысл твой и твоя вера. Ты отдаешь себя ей всю, и поэтому тебе простятся любые грехи.
- Я…
- Подожди, послушай меня. Я никогда, слышишь, никогда не причиню тебе вреда. Катари, верь мне, пожалуйста! Я желаю тебе только счастья, каким бы и с кем бы оно ни было.
- Я… не могу надеяться на счастье. И мои грехи прощены не будут.
- Счастливых людей мало, и мне жаль, действительно жаль, что ты не попала в их число, но жизнь еще не кончена и рано делать выводы. А твоя любовь – твое прощение.
- Нет. Так не бывает. За все надо платить, за каждый свой поступок я отвечу. Ничто не будет списано со счета из-за чувства, которое не принесло никому ничего хорошего.
Надо говорить о непростительных грехах, о справедливом за них наказании, а она – о том, что ее любовь не удалась. Женщина.
- Принесло.
- Нет. Вы не знаете.
- Может быть, я и не знаю подробностей. Но я прекрасно вижу, что твоя любовь – это созидание, а не разрушение. Твоя жизнь и твои действия наполнены смыслом.
- Нет… Не так.
- Почему?
- Бесполезно. Мелочи, всего лишь мелочи – я не могу действительно помочь. Ничего не могу. Ничего.
Расширенные глаза королевы глядят в Закат, отражая небесное безумие, вместо того, чтобы отражать ее душу. Это неправильно, потому что, продолжая бороться, она сдалась в самом главном, отказавшись от попыток стать счастливой. Она отдает себя, и когда-нибудь не останется ничего. Это такой способ самоубийства, а перед самоубийцей действительно не раскроются Рассветные Врата.
Женщины, настоящие женщины, были созданы с одной целью – любить и быть любимыми. Катарина – настоящая женщина, не смотря ни на что, она любит, и сила ее чувства восхищает. Фердинанд Оллар в этот момент молится – истово и отчаянно. Путь его жена будет любима. Создатель, она заслужила взаимность! Заслужила как никто!
- Все будет. Это еще не конец. Далеко не конец.
Кардинал, как высший представитель духовной власти, лично исповедует короля и королеву. У Сильвестра спокойное и отрешенное лицо – и не разгадать, что он думает. Она говорит, опустив глаза, теребя четки или край платья. Голос тих, а взгляд – бессмысленен, за долгие годы она поняла, что эти минуты наедине никогда ни к чему не приведут. Катари успевает заметить все – и тени под его глазами, и раздражение, мелькнувшее в глубине зрачков, и осторожные движения. Наверное, он видит ее внимание, и толкует превратно.
Кардинал вошел в исповедальню, сел, и посмотрел на свою «духовную дочь». Он устал, отметила Катари.
- Не надейтесь, Ваше Величество, я умру не скоро.
Пальцы сами вцепились друг в друга. Эта проклятая двусмысленность! Он не знает, что она его любит, и видит в каждом ее жесте подтверждение ее лживости. Он видит в ней врага.
- Ваше Высокопреосвященство, я не желаю вам смерти.
- Да? Конечно. Прошу меня простить, я немного устал – ей нравится его ирония. Его голос, как он играет тонами и оттенками, складывая из тщательно отмеренных эмоций цельную, совершенную картину.
Исповедь идет как и всегда, и, как всегда, Сильвестр ее внимательно слушает, пытаясь найти скрытый смысл там, где его нет. Он и Рокэ – они привыкли видеть тайные связи и не могут понять их отсутствие. Она давно устала от этой бессмысленности, ситуация патовая – ей никто не поверит, она ничего не докажет, и, в то же время, они не найдут ответы на свои вопросы, не впишут ее в им привычные рамки.
- Ваше Высокопреосвященство! – она не может промолчать. Пусть увидит очередной план, пусть задумается, пусть будет осторожнее. Она тоже не глупа и тоже умеет плести интриги. Только в этот раз она хочет помочь не кардиналу, а Первому Маршалу.
- Да, Ваше Величество?
- Рокэ… Герцог Алва взял в оруженосцы Ричарда Окделла. Это было неверное решение!
- Надо же. И почему вы так думаете? – цепкий, внимательный взгляд.
- Он встречался с Августом Штанцлером.
- Я знаю.
- Он ему верит.
- Я знаю.
- Его голова забита идеями о Великой Талигойе.
- Я знаю. Вы не говорите мне ничего нового. Что вы от меня хотите?
- Поговорите с Рокэ. Пусть он отошлет мальчишку!
- Я не могу заставить герцога Алву изменить мнение. К тому же – что сделано, то сделано.
- Граф Штанцлер хочет с помощью оруженосца убить эра.
- Предсказуемо. Но я не понимаю – почему мне говорите это вы? Раскрывая карты союзников.
- Я действую во благо Талига.
- Это бессмысленный разговор, Ваше Величество. Мы с вами по-разному понимаем благо Талига.
Он встает и уходит, но дело сделано – за молодым Окделлом будут внимательно следить, и, может быть, это подействует. Мальчишка опасен – она чувствует это. Не сам по себе, о нет… Ричард из себя ничего особенного не представляет, но к нему слетаются случайности, а они способны убить множество людей. Мальчишка так и не поймет, как связаны смерти с ним. Не поймет – Катари и хотела бы ошибиться, но все внутри кричит – держись от него подальше. Ворона ей не удержать… Значит, надо привязать к себе самого Окделла, так она сможет на него влиять. Она не боится умереть, ей нечего терять. То есть боится, но это давно не важно.
Она встретилась с Повелителем Скал в монастырском саду. Королева оказалась права – мальчишка был готов выслушать и принять за основу мироздания любые ее слова. Ее и Штанцлера. Ричард как будто слепой – он не может видеть и делать выводы сам, он принимает за откровение то, что ему сказали те, кому он по каким-то своим соображениям поверил. Только слышит, ничего не видит. Совсем ничего. Ни эра, который его раз за разом спасает, ни страну, которая стоит того, чтобы ей служить, ни ложь и яд в словах «друзей отца». Живые трусы… Лучше бы они все умерли, как братья Эпинэ и Эгмонт. Но нет… кому-то гнить в болотах Ренквахи, а кому-то произносить проникновенные речи и подталкивать слепцов в бездну. И слепцам бы лучше умереть, пока не наворотили непоправимого.
Ее пальцы в клочки изорвали шарф и она совсем не помнит, о чем говорила Ричарду. Она думает о своем, а губы сами скажут то, что должно.
У нее странное милосердие. Она не Рокэ, который считает, что каждый имеет право на шанс изменить судьбу. Много таких, изменивших? Два, три на сотню? Гораздо проще заранее устранить возможные проблемы. Всем будет лучше, если она, да пусть даже и самолично – ради такого и запачкаться можно – отравит Окделла, чем потом вскормленный ызаргами мальчишка убьет Алву. Или не убьет, но попытается точно. Ворон даст ему второй шанс… А на что способен человек, начавший с попытки убийства того, кому клялся служить? А мысль об убийстве «эр Август» уже вложил в его голову, можно не сомневаться. На что способен человек, которому внушили, что клятвы и обязательства можно преступить, вообще все, что угодно можно преступить, во имя каких-то идеалов? Великой Талигойи, Чести, дела Раканов? На что способен человек, для которого нет ничего святого, чьи убеждения меняются почти моментально?
Но Рокэ не простит убийства оруженосца. Не простит – и она смиряется, пытаясь получить власть над юношей. И впервые в жизни сталкивается с такой ситуацией – слепое обожание, которому достаточно всего пары фраз, чтобы исчезнуть. Ни одна из ее нитей никогда не была настолько непрочной и настолько непредсказуемой. Случайности, случайности, случайности… Этот мальчишка погубит тебя, королева, можешь даже не сомневаться. Ну же, возьми свою смерть в свои руки! Решись, наконец!
Рокэ Алва и сам по себе стоит того, чтобы пытаться ему помочь, но нельзя забывать, что он – один из столпов власти Квентина Дорака.
Она улыбается юноше. Она все решила – пути назад в очередной раз нет. Я не хочу умирать, мальчик, но лучше я, чем Ворон. Будем надеяться, такой жертвы хватит твоему незримому господину-случаю. Сколько лет ты еще позволишь мне дышать?
Ей страшно. Ей очень страшно. Кажется – за столько времени можно и разучиться бояться… Но нет, не получается.
Ночью после встречи с Ричардом Окделлом она лежит на кровати в своей спальне и не может заснуть. Совсем. Сердце бьется заполошно – сложно подписать себе смертный приговор и остаться спокойной. Как будто незримые песочные часы на грани сознания отсчитывают оставшиеся ей минуты. Какая глупость! Это все воображение и страх, у которого глаза велики. Ничего еще неизвестно. Может, ей отпущены еще долгие десятилетия.
Да, она точно знает, что этот юноша станет причиной ее смерти. Не больше, но и не меньше. Ответа на вопрос «когда?» не существует. Не существует, королева, не слушай свой страх, он лжет, всегда лжет, тебе ли не знать. Успокойся. Ты знала, на что идешь, и ты бы поступила точно так же, если бы время было отмотано назад.
Ее руки испачканы пеплом от очередного сгоревшего моста. Как много их было – оборванных ею нитей жизни, или просто искалеченных судеб, разбитых сердец. Пока нить натянута – есть надежда. Они умирали с надеждой в сердце, умирали, любя и веря. Наверное, это хорошая смерть… Уйти с чистой улыбкой, с осознанием своей правоты и правильности действий.
Ей не дано. Ее грехи смертельны, а душа давно не рвется к Создателю в небо. Душа горит в огне любви, подчиняя каждый вдох одной цели – сохранить любой ценой. Война без союзников, резервов, отдыха и возможности победы – вот что такое ее жизнь. Права ли она? Возможно, что и нет. Она не знает. Она давно ничего не знает...
Пока она жива, она будет идти вперед, переступая через страх, дрожь и отчаяние. Пока жива, она будет любить, и в груди будет гореть теплый огонь – единственное, что у нее есть.
Как-то Рокэ сказал: «я не хочу ничего кроме войны, вина и женщин»
Она вообще ничего не хочет, кроме того, чтобы Сильвестр был жив. Война ей вряд ли бы понравилась, а вино… она не напивалась ни разу в жизни. У королевы нет такой возможности.
Он мертв. Он мертв, рассыпались прахом последние надежды, надо же, оказывается они были! Он мертв, а даже плакать нельзя. Он мертв, а предательское сердце в груди все еще бьется, не позволяя уйти следом. Он мертв, и резко потускнел весь мир, глухое отчаяние забило уши и залепило глаза. Он мертв, она больше никогда не увидит его чуть заметную улыбку, не заглянет в глаза, не услышит голос. Он мертв, и она потеряла последние из доступных ей радостей. Он мертв, а она не имеет права показать свою боль. Он мертв, а она не может позволить себе такую же роскошь, она так привыкла заботиться о благе этой страны, что не может ее бросить. Он мертв, и она будет пытаться сохранить то, что он создал, потому что это по-настоящему страшно – позволить разрушить то, чему он посвятил свою жизнь. Он мертв, он мертв, он мертв. А она – жива.
Вставай, королева. Помнишь слова мужа? «Это еще не конец». Даже и не надейся. В столице нет ни Рокэ, ни Савиньяков – вообще никого, кто может сдерживать стаю ызаргов. Фердинанд тут не помощник – значит, все ложится на твои плечи.
Собственное бессилие душит и мешает двигаться, но она справляется. Запечатай внутри свою боль. Спрячь ее, ты не имеешь права не нее, не до нее сейчас. Ты можешь позволить себе только траур. Траур по своей любви, своему счастью… Нет, не так. Это траур только по Сильвестру – она давно не была эгоисткой. Она давно привыкла к безнадежности, так какая разница – что с ней? Переживет. Переживет… Как она ненавидит это слово. Она пережила его. Что может быть страшнее?
Вставай, королева. А сегодняшнюю бледность ты оправдаешь бессонной ночью и затянутым до предела корсетом. Это будет очень удачным политическим ходом. Какая разница, в чем причина, если следствие будет нужным ей?
Не ей спорить с Манриками, хотя Леонард – не такой уж плохой человек. Он хочет свободы, хочет жить своим умом… Чем-то напоминает мужа. Вроде бы и порывы благие, а толку – чуть.
В ближайшее время они, совместно с Колиньярами, загребут под себя все, что только смогут. Надо постараться сделать хоть что-то. Пока есть возможность. Потом придут те, кто разгонит и перевешает этих тварей, но это будет потом. Надо дождаться. Надо сделать все возможное.
Они с Фердинандом ужинают вдвоем в малой гостиной. Наверное, это их последний ужин перед грядущим беспорядком. Слишком умную жену изолируют от короля. Не важно, каким способом.
- Катари. Все будет хорошо.
- Не будет. – Голос безжизненный. Пожалуй, она только с мужем может позволить некоторую долю откровенности. Какая ирония…
- Почему? Ты боишься?
- Нет.
- Тогда… тебя беспокоит поведение Манриков и Колиньяров? Скоро вернется Рокэ. Или Лионель.
- Нет.
- Все не так плохо, душа моя. Да, Его Высокопреосвященство Сильвестр мертв, но…
Она захлебывается воздухом. Расслабилась, наслаждаясь последними мгновениями покоя, а имя ударило в раскрытое сердце.
- Катари… Что такое? – он ловит ее взгляд и отшатывается, пораженный – ты.. ты любила… его…
Вязкая тишина наполняет комнату, и она отворачивается, зажмурившись. Какая теперь разница, кто и что знает? Эту тайну больше нельзя использовать. Только не легче от этого.
- Катари…
- Да? – губы чуть шевелятся, чтобы выпустить звуки, не окрашенные и тенью эмоций.
- Катари, я…
- Не важно.
- Катари, послушай меня! Я не осуждаю – он никого никогда не осуждает. Он святой. Настоящий святой, а она грешна так, что кажется нелепицей сама возможность их бытия рядом – но надо жить дальше.
- Надо.
- Он… знал?
- Нет.
- Почему?
- Даже скажи я, он бы не поверил.
- Ты зря так думаешь, кардинал был очень умным и проницательным человеком!
- Не зря. Они с Рокэ годами пытались проникнуть в тайники моей души, не обращая внимания на то, что было на поверхности, считая это маской. А это и была истина, нет у меня никаких тайников, и не было никогда.
- Ты не права.
- Какая теперь разница? Он мертв. Я никогда не узнаю, что было бы, если бы я призналась.
- Катари!
- Ни-ког-да. Поздно. Теперь вообще все поздно.
Он промолчал тогда, только в глазах было понимание и сочувствие. Что тут можно было сказать? Она не плакала – слез не было.
Ничего вообще не было, и это помогало держаться – в окружении ызаргов и ничтожеств, когда в стране вспыхнуло восстание, и Ракан взял столицу. Когда на ее глазах лгали и извивались в грязи трусы, лилась гадкая патока лести и предательств. Когда испачканные мерзостью нити самых отвратительных человеческих качеств пронизали пространство и ее жизнь.
Подлость и низость, глупость и хитрость – ызарги разграбляли страну, людские души, все, до чего дотягивались. Еще недавно она бы просто не выдержала подобного кошмара, а сейчас только бледнее обычного стала.
Все очень просто – у нее не осталось желаний, и это дало возможность не сломаться, это дало возможность не отвлекаться от главной цели – сохранить как можно больше. Серые дни и ночи без снов, траур одежды и тихий решительный голос, смелость на грани и ни одного взгляда назад.
Только вперед, пока есть силы идти, исполнять долг, нести ответственность. Только вперед, хоть там и нет ничего, кроме Заката. Закат – это вечные муки, но там-то можно ничего не скрывать, там она будет свободна от любых рамок и обязательств. Жуткая свобода, но другой нет.
Ричард Окделл пришел за ней. Надо же, так скоро… Она уже начала бояться, что ее ждут десятилетия пустой бессмысленной жизни. Какая ирония – она всегда найдет, чего испугаться.
Как она поняла, что это – смерть? Просто. Он влетел в ее покои, подслушав разговор со Штанцлером, и столь неприятная нить, долго ее тревожившая, оборвалась. Она не властна над ним больше.
Мальчишка угрожал кинжалом – какая глупость. Ах, он немедленно хочет взять ее в жены? Лучше кинжал, право слово. Судьбу отвратительнее и придумать-то сложно.
Жаль только, что под сердцем – ребенок, последний привет от Рокэ. Малыш не заслужил таких родителей, ни один из их детей не заслужил. Алве плевать, к Катарине наследников не подпускали... Впрочем, это уже не важно, еще несколько загубленных судеб на их совести ничего не решат ни для одной, ни для другого. Еще не родившейся душе суждено умереть вместе с матерью. Это печально, очень. Она успела полюбить своего будущего ребенка.
Незаметно погладила живот раскрытой ладонью. Слышишь меня, маленький? Не бойся, это будет быстро. Мама любит тебя, очень любит, сильно-сильно. Маме очень жаль, что ты никогда не увидишь солнца и неба, мама просит у тебя прощения. Мы не встретимся никогда – невинного, тебя заберут в Рассвет, куда мне нет дороги. Я бы очень хотела увидеть тебя, маленький, обнять, приласкать, подержать на руках. Прости меня, если сможешь. Если ты будешь помнить хоть что-то, то пусть это будет то, что я тебя люблю. Мама не боится умирать, и ты не бойся, маленький. Если ты будешь слышать хоть что-то, то пусть это будет то, как я смеюсь в лицо нашему убийце.
URL записиНазвание: доберись...
Автор: marikiare
Пейринг: Кардинал Сильвестр/Катарина Оллар, Рокэ Алва, Фердинанд Оллар
Дисклеймер: мир и герои принадлежат Вере Викторовне.
Саммари:
доберись до лунной стороны моих фраз
доберись до лунной стороны моих глаз
доберись до лунной стороны, но сейчас
доберись...
Посвящение: Безликой Тени. Ну вот просто так.
Примечание: все эпиграфы взяты из песен группы «Оркестр Че»
я примерю крылья, жалко, что не мой размер
Все мы живые люди. Даже слишком. У каждого есть сильные и слабые стороны, будь то опущенные глаза или обнаженная шпага, очаровывающий смех или талант к интригам. Избежать оборотной стороны медали не удавалось еще никому – она знает это лучше многих. Рядом с ней засыпал Рокэ Алва, она видела сведенные напряжением мышцы и безумно-шалые спросонья глаза. Она не желает его тайн, она не желает иметь отношение к его бремени, ей не интересно, чем он платил. То есть интересно, конечно, но она помнит о цене за каждое неосторожное желание или слово. Слишком хорошо помнит – чем выше ты, тем аккуратнее надо делать следующий шаг, ибо под твоими ногами даже не бездна. За твою ошибку заплатит твоя страна, королева, ты сама составила себе основы мироздания, и одной из них стал твой долг. Корона превратила самоуверенную амбициозную девчонку в спокойную и сильную женщину – кто бы знал, что она сознательно наступит на свои желания, опасаясь навредить Талигу.
Читать дальше.Иногда вспоминаются маковые поля и белоснежный мрамор Гайярэ, и это кажется сказкой – ненастоящей, нарисованной разгулявшимся воображением картинкой. Девочки в алом платье больше нет – есть Катарина Оллар, тяжелые косы, дорогие платья, тихий голос и бесконечные рамки. О, нет, она не страдает – романтичные юноши всегда и все понимают превратно, но им положено. Она так живет – вздрагивая от резких звуков и опускаясь на колени в церкви, молясь и играя на арфе, принимая посетителей и срывая цветы с клумб.
Сложно стать иконой и символом, надо отказаться слишком от многого, но она смогла. Королева не может себе позволить доступное обычным женщинам, однако и у королевы есть сердце. Оно бьется в груди, под темными тканями и драгоценными камнями, живое и горячее. Оно греет изнутри, оно молодо, оно жаждет жить и любить – так, как само понимает эти слова. Оно освещает путь пепельноволосой женщине, и иногда, когда Катарина устает особенно сильно, ей кажется, что его можно взять в ладони и любоваться пульсацией огня. Посмотреть, отдыхая, и вложить обратно в грудь, потому что тот единственный, кому она готова его отдать, никогда его не примет.
Впрочем, это всего лишь выдумки – и сердце всего лишь орган, гоняющий по телу Талигойской Розы алую, как и у всех остальных, кровь, и тепло в ладонях – она не желает расставаться с рассудком. И уж точно она не сможет разлюбить просто потому, что от нее откажутся.
Это было очень забавно, иметь в своей постели самого шикарного мужчину Золотых Земель и желать другого. Она признавала несомненные достоинства Ворона, но синие глаза не имели над ней власти. Алву это тоже искренне веселило, особенно, после того, как он узнал имя того, ради которого она раз за разом наматывала на свои тонкие пальцы нити власти над чужими судьбами.
Они лежали, утомленные ласками, и она забылась ненадолго. Прикрыла глаза, пытаясь представить рядом с собой другого – так же вытянувшегося на широком ложе, или, может, перебирающего ее волосы, просто водящего пальцами по контуру тела…
- Мечтаете, Ваше Величество?
Глаза у Рокэ, вопреки сплетням фрейлин, во тьме не светились, однако это не делало его менее впечатляющим.
- И о ком же, позвольте спросить? Мне даже неудобно немного. Я вас не отвлекаю?
За все надо платить. Кэналлийский герцог далеко не дурак – глупо было надеяться, что он не заметит. Еще один твой проигрыш, королева. Разумеется, твоя слабость не выйдет за пределы этих стен, но есть тайны, владельцем которых лучше быть единолично.
- Что же вы молчите, Ваше Величество? Мне так хочется знать, кто из высшего света затмил мой образ. За своей репутацией я иногда даже слежу… Не признаетесь?
Отвернуться. Чтобы хоть как-то отгородиться от этой насмешки. Ты сейчас перед ним – обнаженная, беззащитная. Ночь тебя не скроет, тонкий шелк простыни – тем более, пытаться отпираться или переиграть его в словесном поединке – бессмысленно.
Женщина изначально была создана слабой и хрупкой. Сила женщины – в ее мужчине, а королеве Катарине не повезло – она связана не с теми, кого бы хотела назвать своими. Фердинанд и Рокэ – хороший, но слабый человек и совершенная мечта, только вот у нее другие вкусы. Как жаль, ибо даже люби она Ворона, пусть и без надежды на взаимность – было бы тысячекратно легче.
- А вы позволите мне сделать предположение? – Алва дотронулся до ее волос, как и тот, желанный, в воображении.
Женщина была создана слабой. И кто скажет – чья вина, что она не может такою быть ни с одним из своих мужчин? Ее? Несомненно. Судьбы? Может быть. Политики? Хватит абстракций, в самом-то деле.
Когда-то она пожелала корону. Она ее получила, а так же Кэналлийского Ворона в любовники в качестве бонуса.
О чем тут жалеть?
О собственной самоуверенности? Нет.
О былых возможностях? А можно ли взлететь выше?
О любви? Она слишком женщина, чтобы жалеть об этом прекрасном чувстве, сколь бы мучительным оно не было.
О равнодушии, эгоистичности и жестокости придворных нравов? А можно ли было ожидать иного?
Она уже слишком королева. Слишком давно, слишком сильно она желала получить эту роль. А когда получила – поняла, что только так она может помочь тому, кто действительно этого стоит... Впрочем, Алва тоже стоит ее помощи, и в любом случае может рассчитывать на поддержку, что прекрасно знает. О чем он там спрашивал? Ах, да, предположение… пауза неподобающе затянулась, надо ответить.
- Позволю. Вы же знаете, Рокэ, в моей постели вам позволено все.
- Еще немного, и я почувствую себя польщенным, - у него красивый смех. Им можно наслаждаться, как изысканными музыкальными произведениями. Ей, Катарине, королеве, Талигойской Розе, можно, а остальные могут лишь мечтать, и, в основном, бесплодно – Однако меня действительно заинтересовала личность мужчины, о котором можно думать в постели со мной. Заинтересовала настолько, что я потратил немало времени, наблюдая за вами. Вы великолепная актриса, Ваше Величество, и я обещаю исполнить любое, повторяю, любое ваше желание, если не угадаю.
Не угадает? Она без удивления отмечает, что даже не допускает такой возможности. Катари, как и большинство, свято верит в гений Кэналлийского Ворона, и у нее к тому есть все основания.
- Вы любите – Алва просмаковал это слово. Да, он прав, не «влюблены», а именно «любите», – кардинала Сильвестра. Квентина Дорака.
Ему не нужен ответ, но она отвечает, потому что она знает его и иногда может интуитивно угадать правила его игр.
- Предлагаю считать, что вы правы – она тоже красива. Она потягивается всем телом, ловя кожей отблески луны и переворачивается на живот, - вас удовлетворит такой ответ?
- Меня не удовлетворяют ответы, Ваше Величество, - надо же, она опять угадала, отмечает сознание, - меня удовлетворяют женщины.
Он нависает над ней – шикарный, неотразимый, и по белой коже скользят черные пряди. Красиво. Но не желанно.
- Однако вы, как никто другой, знаете, что чудовищем я не являюсь. Во всеобщем понимании – уверенные пальцы на ее губах – поэтому я сейчас уйду. Хорошей ночи, моя королева.
Она не его – отныне и навсегда – не его. Он сам произнес это имя – столь священное для нее. Он сам все понял и ушел, растворившись в тенях комнаты и переходах дворца. Оставив ее одну, ненадолго, но одну – на огромной кровати, смятой их страстью и помнящей тепло их тел. Он еще вернется и будет владеть ею – но сейчас Талигойская Роза может свернуться калачиком, обняв колени, и заплакать, как положено женщине, которой она и является, не смотря на корону и прожитые годы. Сейчас можно плакать, так, как хотелось уже давно – и никто не узнает, потому что никто не осмелится зайти к ней или подслушивать, пока Ворон находится в ее комнатах. Он ушел незаметно, подарив ей эту ночь – ночь искренности и свободы. Рокэ всегда понимал больше, чем остальные.
Она благодарна, бесконечно благодарна ему за эту возможность, сколько бы насмешек ни пришлось бы выслушать впоследствии.
я добрый доктор отражений
твоих сомнений мне хватит
даже вылечить осень
твоих сомнений мне хватит
даже вылечить осень
Летят годы, и к ее ногам падает все больше душ, уже не только впечатлительные юноши, но и взрослые, умные мужчины почитают за счастье выполнять ее просьбы. Она оттачивает свое искусство, она приобретает все больше власти. Так многие думают, что она танцует под их дудочку…
Штанцлер глуп. Он знает, что она не любит Алву, но даже и предположить не может, кого она любит. Он вообще не может предположить, что она способна любить хоть кого-то, и это залог его поражения. Великая Талигойя – это даже не сказка, это бессмыслица. Сказка – это кардинал, усталые глаза и сутана, невозможность и смысл жизни. Он не поймет, если она кончиками пальцев проведет по теням, залегшим под его глазами, если опустится перед ним на колени и прижмется щекой к руке, если будет покрывать поцелуями его кисти и плакать – потому что он единственный, рядом с которым она допустит эту слабость.
Как же хорошо, что никому в здравом уме не придет в голову допустить такую возможность… Рокэ допустил, но Рокэ будет молчать и насмешничать в спальне. Ему можно верить, и, пожалуй, только ему. До определенного предела – и она будет осторожна. Она больше не закроет глаза, не представит на его месте другого – и он простит ей эту любовь.
Она королева. Она Талигойская Роза. Она сможет.
Она сильная, она спрячет чувства глубоко внутри, в живом сердце, и отдаст свое тело, как отдала когда-то судьбу.
Катари добра к своим подданным – и ей верят. Потому что она и не лжет почти, ложь – это грязь, а вокруг и так ее слишком много. Она хочет сохранить вокруг себя чистоту – пусть в распахнутые настежь окна бьет солнечный свет, пусть живые цветы заполнят комнату, пусть вместо человеческих голосов в ее покоях звучат струны арфы. Она наслаждается тишиной и покоем, легким ветром и запахом свежести, тенями от облаков и игрой света на коже. Разве может это быть ложью? Солжет ли отблеск солнца в пепельных волосах? Солжет ли вызвавшее нежную улыбку воспоминание о шепоте ветра, играющего занавесями? Солжет ли тень от трепещущих ресниц на щеке? Люди увидят отражения ее действий и солгут себе сами. Отражения сложно толковать – и сомнения поселятся в их сердцах.
Сомнения – те тонкие нити, что тянутся от чужих душ к кончикам ее пальцев, ей не нужно иное. Она будет думать о цветах и улыбаться в никуда, будут дрожать невидимые нити. Ее власть иллюзорна, неуловима, неосязаема. Она не владеет материальным, не владеет телами. И поэтому до сих пор чисты ее руки, иллюзия не оставит грязи на нежной коже.
В ее жизни так много незримого. Фрейлины видят – Ее Величество стоит у окна, солнце заливает фигуру с ног до головы. Она протягивает в сияние руку – так красиво, что хочется слагать стихи… А на самом деле под ее ладонью очередная рамка – ее даже можно ощутить.
Все эти женщины вокруг – они делят с ней этот свет, этот воздух, этот день. Отбирают по частичками, вдохами и выдохами, шепотом и окликами. Если сейчас она долго будет смотреть в небо, то потом, обернувшись, можно будет их не увидеть – привыкшие к яркому солнцу глаза милостиво дадут ей пару мгновений мнимого одиночества.
Ее рамки – это придворные платья, это блеск родовых драгоценностей, это реверансы. Этикет, пропитавший жизнь насквозь – он куда безжалостней войны. Этикет в постели с Рокэ, этикет на исповеди Сильвестру, этикет в приватных беседах с Штанцлером. Этикет определяет твои поступки и так легко за ним скрыться, позволяя ему отражать себя.
Такой простой пример – как из отражений можно построить целый мир, со своими заповедями и закономерностями… Она приняла эти правила, и играет по ним давно, не желая иного. Именно поэтому тонет с льющемся с небес свете фигурка в темном тяжелом платье, и смотрят на нее сейчас вздыхают восхищенно одни, а другие презрительно или завистливо поджимают губы. Талигойская Роза – это образ, и его надо поддерживать каждую минуту.
Королева добра и милосердна. Это – основа основ. Она выслушает любого, она проявит понимание и сочувствие, ее глаза разделят печаль и радость. Она расскажет о себе, то, что давно перестало быть личным – об огненных маках из детства, о клетке из солнечных лучей, о тяжести кос и короны на голове. Она улыбнется, робко и легко – только для того, с кем сейчас говорит. Это улыбка-блик, ее не присвоить и не приклеить к губам. Понять ее тоже можно по-разному…
В этом – преимущество и в этом беда – неразгаданная, она раздражает кардинала, который привык управлять и узнавать. До крика, до боли, до сведенных пальцев хочется уверить, что она никогда не пойдет против него. Однако Катарина Ариго, вывернувшая душу наизнанку, – это не Катарина Ариго. Это очередной план вечной страдалицы.
Катарина Ариго... Это с подачи Штанцлера так стали ее называть. Но она не Ариго. Она – Оллар, перед богом и людьми супруга Фердинанда! Старый гусь не может каждый раз подчеркивать ее принадлежность мужу, ему выгодна жертва политики, а не законная королева. Сначала она не обращала внимания – а потом поняла, что на самом деле значит эта якобы мелочь.
Ариго – враг кардиналу, Алва и Талигу, Ариго – знамя Людей Чести и Талигойи. Никто не помнит, что ее отец был верен королю, и старший брат верен. Все любуются на Ги и Иорама, на наглядном примере познавая, что значит – «Ариго».
Ассоциации – как все просто! И Сильвестр, и Рокэ называют ее Ариго, тем самым очерчивая незримую границу. Ей нет веры, в ее действиях ищут подвох, а в словах – ложь. Ассоциации сделали ее двуличной для одних и святой для других.
Поздно что-то менять, слишком поздно. И вместо того, чтобы кричать от бессилия, можно тихим, чуть охрипшим от долгого молчания голосом попросить кого-нибудь из фрейлин сопроводить ее на прогулку, ведь день такой прекрасный, а они сидят в четырех стенах. Что может быть правдивее? Нет, не верный вопрос. Кто может увидеть эту правду? Верный вопрос и верный ответ, что способен ранить сильнее кинжала. Ее правда никому не нужна, ее может понять Ворон, но он не будет себя утруждать. У Первого Маршала достаточно забот помимо теней печали в глазах королевы.
Подол платья задевает траву, и Катарина старается идти медленнее – ей нравится смотреть как исчезают травинки под черным покровом. Сегодня изумительно высокое небо… Она останавливается, прикрывает глаза и подставляет лицо под ласки ветерка.
Не важно, как это выглядит со стороны – вдохновением ли для сонета или сюжетом картины, не важно, чему найдут подтверждение, глядя на нее сейчас – ее святости или ее фальши. Легкое тепло на коже – ее целует солнце, и она улыбается – чуть заметно, наслаждаясь этим мгновением.
- Скоро осень, - говорит она себе.
- Да, Ваше Величество, через три дня – голос раздается неожиданно, заставляя вздрогнуть.
- Ох, я… мы… да, конечно, только три дня… - сова вылетают сами испуганными птицами. Три дня, как будто это что-то значит...
Привычка вздрагивать от резких звуков появилась у нее почти сразу же после появления в Олларии. Тогда она думала, что за ней следят, оценивают, и было страшно сделать что-то не так. Она была совсем молодой и, наслушавшись сказок Штанцлера, представляла себя гепардом в логове волков. Это тоже было глупостью, как и многое другое… Прошли годы, а реакция осталась – и никак было от нее не избавиться. Все время казалась, что, забывшись, она выдаст себя, что сама вложит в чужие руки оружие, которому не сможет противостоять. Даже лучше, что двор считает это игрой и деталью образа. Гораздо лучше, чем понимание слабости.
Давно уже никто не возьмется сказать, что в ее действиях – правда, а что – нет. Все запутались в бесконечных отражениях, не видя простой истины – в ее поведении нет ни капли лжи. Она просто скрывает то, что должно быть скрыто, и предоставляет каждому возможность самому толковать увиденное. Сила сомнений – никто не верит в ее беззащитность, и именно это спасает ее уже долгие годы. Потому что, говоря объективно, что она может? Ничего.
затопили откровенья
нити вдохов без движенья
нити вдохов без движенья
Алва сегодня устал, по нему почти и не видно, но она разгадала выражение синих глаз. Ночь «любви» – сколько же значений у этого слова! – проходит почти что в молчании. Пара ничего не значащих фраз, сбитое дыхание. Получив желаемое, он садится и тянется к вину. Внутри поднимается какая-то теплая волна, хочется поддержать его, поделиться своим теплом. Она протягивает ладонь и ласково проводит по сильным плечам.
- Ваше Величество, вы что-то перепутали. Я не кардинал Сильвестр – он недовольно передергивается, и она резко отдергивает руку. Рокэ оборачивается и презрительно кривится, смотря на сжавшуюся, как от удара, женщину – Вы переигрываете.
Ворон недоволен, он уходит, не оборачиваясь. А она все сидит на постели, судорожно вцепившись пальцами в простыни и отчаянно зажмурив глаза. Твои откровения – ложь для него. Он не поверит твоей нежности, твоей искренности, а он знает тебя лучше, чем кто бы то ни было. Так на что ты надеешься, королева? Тебе не поверят. Не поверят. Не поверят! Она все-таки сумела удержать слезы, но сердце колотится бешено – себя не обмануть.
Последующие дни она ходит бледной тенью, вызывая раздражение любовника, который не желает даже смотреть на нее, не то что прикоснуться. Оброненная им вскользь фраза выбивает из легких воздух.
- Ваше Величество, если вы не замечаете – уведомляю, что выбранная вами тактика не приводит к успеху.
Она опускает глаза, кусает губы и вцепляется в многострадальный подол. Потому что ему в лицо не бросишь: «А ты представь на миг, что все это – правда! И представь – как оно мне! Представь – что ты делаешь!» Так хочется иногда, но давно поздно. Она уже слишком образ, для него – лживый насквозь.
Она не имеет права на настоящую слабость, она не имеет права дать своему взгляду потухнуть, она не имеет права сдаться. Ради страны. Ради того, кто этой страной управляет – надо помочь хоть как-то. Иначе вся ее жизнь не стоит ничего и фальшива насквозь. А она не хочет – так. Не хочет, чтобы все, что она делала, в один момент потеряло смысл. Если она не смогла получить женского счастья, то хоть так… Хоть как-то! Слышишь, Ворон? Не против ветра. Против неверия.
Вопреки всему. Без надежды, без мечты, без возможности получить хоть каплю желаемого. Так тоже можно. Сложно, но можно.
Она пыталась не вздрагивать и не сжиматься, когда замечала, что он устает от ее присутствия. Как это – спать с женщиной, которая неискренна до последнего вдоха? С той, которую и женщиной-то не назовешь, так, лживая икона – символ, расписная деревяшка, манок для глупых молодых светлячков-дворян? С той, чье поведение можно предугадать по житиям святых, как дриксов – по трудам Пфейтфайера? С той, кто отравила ядом своей фальши столько сердец? Так, наверное, он о ней думает… Тогда почему приходит?! Кто может приказать Алве, и что, кроме приказа может его связывать с любовницей, которая ему неприятна? Как его понять? Как узнать, что делать, чтобы не быть ему в тягость?
Она не хотела обременять Рокэ, она никогда не была ему врагом. Но иногда, когда не знаешь, куда идти, лучше остаться на месте, поэтому она молчала и не пыталась дергаться или что-то исправить – бесполезно. И не позволяла себе думать, что все могло было бы быть иначе.
Дышать. Жить. Не мешать. Даже наедине с собой не позволять слабости прорваться наружу – иначе ее просто снесет потоком чувств.
Четки – это очень удобно. Отвлекаешься, успокаиваешься, собираешься. И в пальцах кардинала тоже мелькают драгоценные камешки – так хочется думать, что это их объединяет, но не получается. Ложь себе – это не выход, это путь в Закат. Впрочем, ей туда дорога в любом случае, она не ангел и не святая, она просто женщина, которая живет, как умеет. Ею было загублено множество судеб, и когда-нибудь она за это заплатит.
- Катари, что с тобой? Ты сегодня так бледна – Фердинанд искренне о ней заботится, и это дает силы улыбнуться.
- Я… просто задумалась.
- О чем, душа моя? – Муж любит ее, несмотря ни на что. И это греет, поддерживает, спасает. Король не умеет лгать, он умеет прощать и понимать. Он по-настоящему добр и милосерден, и если кто и святой – так это он.
- Я подумала, что попаду в Закат. Такой, какой сейчас за окном, – там алое зарево на полнеба, разноцветье огня и крови, всепоглощающее и безжалостное. Слова срываются с губ сами, они сейчас вдвоем, значит, можно разбрасываться откровениями – они никогда не будут использованы против нее.
- Не говори так! Тебя ждет Рассвет!
- Нет.
- Да.
- Так не может быть.
- Может.
- Почему же?
У него тепло в глазах, тепло, понимание и сочувствие.
- Потому что женщина была создана с единственной целью.
- Какой?
- Любить. Нет, Катари, не вздрагивай, не бойся!
- Я…
- Тише, тише. Я не осуждаю тебя. И я не знаю, кто это. Но я вижу – ты любишь, ты живешь своей любовью, она смысл твой и твоя вера. Ты отдаешь себя ей всю, и поэтому тебе простятся любые грехи.
- Я…
- Подожди, послушай меня. Я никогда, слышишь, никогда не причиню тебе вреда. Катари, верь мне, пожалуйста! Я желаю тебе только счастья, каким бы и с кем бы оно ни было.
- Я… не могу надеяться на счастье. И мои грехи прощены не будут.
- Счастливых людей мало, и мне жаль, действительно жаль, что ты не попала в их число, но жизнь еще не кончена и рано делать выводы. А твоя любовь – твое прощение.
- Нет. Так не бывает. За все надо платить, за каждый свой поступок я отвечу. Ничто не будет списано со счета из-за чувства, которое не принесло никому ничего хорошего.
Надо говорить о непростительных грехах, о справедливом за них наказании, а она – о том, что ее любовь не удалась. Женщина.
- Принесло.
- Нет. Вы не знаете.
- Может быть, я и не знаю подробностей. Но я прекрасно вижу, что твоя любовь – это созидание, а не разрушение. Твоя жизнь и твои действия наполнены смыслом.
- Нет… Не так.
- Почему?
- Бесполезно. Мелочи, всего лишь мелочи – я не могу действительно помочь. Ничего не могу. Ничего.
Расширенные глаза королевы глядят в Закат, отражая небесное безумие, вместо того, чтобы отражать ее душу. Это неправильно, потому что, продолжая бороться, она сдалась в самом главном, отказавшись от попыток стать счастливой. Она отдает себя, и когда-нибудь не останется ничего. Это такой способ самоубийства, а перед самоубийцей действительно не раскроются Рассветные Врата.
Женщины, настоящие женщины, были созданы с одной целью – любить и быть любимыми. Катарина – настоящая женщина, не смотря ни на что, она любит, и сила ее чувства восхищает. Фердинанд Оллар в этот момент молится – истово и отчаянно. Путь его жена будет любима. Создатель, она заслужила взаимность! Заслужила как никто!
- Все будет. Это еще не конец. Далеко не конец.
кусочки литер
пыталась заменить звездопадом
ты непослушными руками
касалась сердца
пыталась заменить звездопадом
ты непослушными руками
касалась сердца
Кардинал, как высший представитель духовной власти, лично исповедует короля и королеву. У Сильвестра спокойное и отрешенное лицо – и не разгадать, что он думает. Она говорит, опустив глаза, теребя четки или край платья. Голос тих, а взгляд – бессмысленен, за долгие годы она поняла, что эти минуты наедине никогда ни к чему не приведут. Катари успевает заметить все – и тени под его глазами, и раздражение, мелькнувшее в глубине зрачков, и осторожные движения. Наверное, он видит ее внимание, и толкует превратно.
Кардинал вошел в исповедальню, сел, и посмотрел на свою «духовную дочь». Он устал, отметила Катари.
- Не надейтесь, Ваше Величество, я умру не скоро.
Пальцы сами вцепились друг в друга. Эта проклятая двусмысленность! Он не знает, что она его любит, и видит в каждом ее жесте подтверждение ее лживости. Он видит в ней врага.
- Ваше Высокопреосвященство, я не желаю вам смерти.
- Да? Конечно. Прошу меня простить, я немного устал – ей нравится его ирония. Его голос, как он играет тонами и оттенками, складывая из тщательно отмеренных эмоций цельную, совершенную картину.
Исповедь идет как и всегда, и, как всегда, Сильвестр ее внимательно слушает, пытаясь найти скрытый смысл там, где его нет. Он и Рокэ – они привыкли видеть тайные связи и не могут понять их отсутствие. Она давно устала от этой бессмысленности, ситуация патовая – ей никто не поверит, она ничего не докажет, и, в то же время, они не найдут ответы на свои вопросы, не впишут ее в им привычные рамки.
- Ваше Высокопреосвященство! – она не может промолчать. Пусть увидит очередной план, пусть задумается, пусть будет осторожнее. Она тоже не глупа и тоже умеет плести интриги. Только в этот раз она хочет помочь не кардиналу, а Первому Маршалу.
- Да, Ваше Величество?
- Рокэ… Герцог Алва взял в оруженосцы Ричарда Окделла. Это было неверное решение!
- Надо же. И почему вы так думаете? – цепкий, внимательный взгляд.
- Он встречался с Августом Штанцлером.
- Я знаю.
- Он ему верит.
- Я знаю.
- Его голова забита идеями о Великой Талигойе.
- Я знаю. Вы не говорите мне ничего нового. Что вы от меня хотите?
- Поговорите с Рокэ. Пусть он отошлет мальчишку!
- Я не могу заставить герцога Алву изменить мнение. К тому же – что сделано, то сделано.
- Граф Штанцлер хочет с помощью оруженосца убить эра.
- Предсказуемо. Но я не понимаю – почему мне говорите это вы? Раскрывая карты союзников.
- Я действую во благо Талига.
- Это бессмысленный разговор, Ваше Величество. Мы с вами по-разному понимаем благо Талига.
Он встает и уходит, но дело сделано – за молодым Окделлом будут внимательно следить, и, может быть, это подействует. Мальчишка опасен – она чувствует это. Не сам по себе, о нет… Ричард из себя ничего особенного не представляет, но к нему слетаются случайности, а они способны убить множество людей. Мальчишка так и не поймет, как связаны смерти с ним. Не поймет – Катари и хотела бы ошибиться, но все внутри кричит – держись от него подальше. Ворона ей не удержать… Значит, надо привязать к себе самого Окделла, так она сможет на него влиять. Она не боится умереть, ей нечего терять. То есть боится, но это давно не важно.
Она встретилась с Повелителем Скал в монастырском саду. Королева оказалась права – мальчишка был готов выслушать и принять за основу мироздания любые ее слова. Ее и Штанцлера. Ричард как будто слепой – он не может видеть и делать выводы сам, он принимает за откровение то, что ему сказали те, кому он по каким-то своим соображениям поверил. Только слышит, ничего не видит. Совсем ничего. Ни эра, который его раз за разом спасает, ни страну, которая стоит того, чтобы ей служить, ни ложь и яд в словах «друзей отца». Живые трусы… Лучше бы они все умерли, как братья Эпинэ и Эгмонт. Но нет… кому-то гнить в болотах Ренквахи, а кому-то произносить проникновенные речи и подталкивать слепцов в бездну. И слепцам бы лучше умереть, пока не наворотили непоправимого.
Ее пальцы в клочки изорвали шарф и она совсем не помнит, о чем говорила Ричарду. Она думает о своем, а губы сами скажут то, что должно.
У нее странное милосердие. Она не Рокэ, который считает, что каждый имеет право на шанс изменить судьбу. Много таких, изменивших? Два, три на сотню? Гораздо проще заранее устранить возможные проблемы. Всем будет лучше, если она, да пусть даже и самолично – ради такого и запачкаться можно – отравит Окделла, чем потом вскормленный ызаргами мальчишка убьет Алву. Или не убьет, но попытается точно. Ворон даст ему второй шанс… А на что способен человек, начавший с попытки убийства того, кому клялся служить? А мысль об убийстве «эр Август» уже вложил в его голову, можно не сомневаться. На что способен человек, которому внушили, что клятвы и обязательства можно преступить, вообще все, что угодно можно преступить, во имя каких-то идеалов? Великой Талигойи, Чести, дела Раканов? На что способен человек, для которого нет ничего святого, чьи убеждения меняются почти моментально?
Но Рокэ не простит убийства оруженосца. Не простит – и она смиряется, пытаясь получить власть над юношей. И впервые в жизни сталкивается с такой ситуацией – слепое обожание, которому достаточно всего пары фраз, чтобы исчезнуть. Ни одна из ее нитей никогда не была настолько непрочной и настолько непредсказуемой. Случайности, случайности, случайности… Этот мальчишка погубит тебя, королева, можешь даже не сомневаться. Ну же, возьми свою смерть в свои руки! Решись, наконец!
Рокэ Алва и сам по себе стоит того, чтобы пытаться ему помочь, но нельзя забывать, что он – один из столпов власти Квентина Дорака.
Она улыбается юноше. Она все решила – пути назад в очередной раз нет. Я не хочу умирать, мальчик, но лучше я, чем Ворон. Будем надеяться, такой жертвы хватит твоему незримому господину-случаю. Сколько лет ты еще позволишь мне дышать?
Ей страшно. Ей очень страшно. Кажется – за столько времени можно и разучиться бояться… Но нет, не получается.
Ночью после встречи с Ричардом Окделлом она лежит на кровати в своей спальне и не может заснуть. Совсем. Сердце бьется заполошно – сложно подписать себе смертный приговор и остаться спокойной. Как будто незримые песочные часы на грани сознания отсчитывают оставшиеся ей минуты. Какая глупость! Это все воображение и страх, у которого глаза велики. Ничего еще неизвестно. Может, ей отпущены еще долгие десятилетия.
Да, она точно знает, что этот юноша станет причиной ее смерти. Не больше, но и не меньше. Ответа на вопрос «когда?» не существует. Не существует, королева, не слушай свой страх, он лжет, всегда лжет, тебе ли не знать. Успокойся. Ты знала, на что идешь, и ты бы поступила точно так же, если бы время было отмотано назад.
Ее руки испачканы пеплом от очередного сгоревшего моста. Как много их было – оборванных ею нитей жизни, или просто искалеченных судеб, разбитых сердец. Пока нить натянута – есть надежда. Они умирали с надеждой в сердце, умирали, любя и веря. Наверное, это хорошая смерть… Уйти с чистой улыбкой, с осознанием своей правоты и правильности действий.
Ей не дано. Ее грехи смертельны, а душа давно не рвется к Создателю в небо. Душа горит в огне любви, подчиняя каждый вдох одной цели – сохранить любой ценой. Война без союзников, резервов, отдыха и возможности победы – вот что такое ее жизнь. Права ли она? Возможно, что и нет. Она не знает. Она давно ничего не знает...
Пока она жива, она будет идти вперед, переступая через страх, дрожь и отчаяние. Пока жива, она будет любить, и в груди будет гореть теплый огонь – единственное, что у нее есть.
Как-то Рокэ сказал: «я не хочу ничего кроме войны, вина и женщин»
Она вообще ничего не хочет, кроме того, чтобы Сильвестр был жив. Война ей вряд ли бы понравилась, а вино… она не напивалась ни разу в жизни. У королевы нет такой возможности.
третий год ничего не снится
опечатали осень
затянули потуже корсеты
опечатали осень
затянули потуже корсеты
Он мертв. Он мертв, рассыпались прахом последние надежды, надо же, оказывается они были! Он мертв, а даже плакать нельзя. Он мертв, а предательское сердце в груди все еще бьется, не позволяя уйти следом. Он мертв, и резко потускнел весь мир, глухое отчаяние забило уши и залепило глаза. Он мертв, она больше никогда не увидит его чуть заметную улыбку, не заглянет в глаза, не услышит голос. Он мертв, и она потеряла последние из доступных ей радостей. Он мертв, а она не имеет права показать свою боль. Он мертв, а она не может позволить себе такую же роскошь, она так привыкла заботиться о благе этой страны, что не может ее бросить. Он мертв, и она будет пытаться сохранить то, что он создал, потому что это по-настоящему страшно – позволить разрушить то, чему он посвятил свою жизнь. Он мертв, он мертв, он мертв. А она – жива.
Вставай, королева. Помнишь слова мужа? «Это еще не конец». Даже и не надейся. В столице нет ни Рокэ, ни Савиньяков – вообще никого, кто может сдерживать стаю ызаргов. Фердинанд тут не помощник – значит, все ложится на твои плечи.
Собственное бессилие душит и мешает двигаться, но она справляется. Запечатай внутри свою боль. Спрячь ее, ты не имеешь права не нее, не до нее сейчас. Ты можешь позволить себе только траур. Траур по своей любви, своему счастью… Нет, не так. Это траур только по Сильвестру – она давно не была эгоисткой. Она давно привыкла к безнадежности, так какая разница – что с ней? Переживет. Переживет… Как она ненавидит это слово. Она пережила его. Что может быть страшнее?
Вставай, королева. А сегодняшнюю бледность ты оправдаешь бессонной ночью и затянутым до предела корсетом. Это будет очень удачным политическим ходом. Какая разница, в чем причина, если следствие будет нужным ей?
Не ей спорить с Манриками, хотя Леонард – не такой уж плохой человек. Он хочет свободы, хочет жить своим умом… Чем-то напоминает мужа. Вроде бы и порывы благие, а толку – чуть.
В ближайшее время они, совместно с Колиньярами, загребут под себя все, что только смогут. Надо постараться сделать хоть что-то. Пока есть возможность. Потом придут те, кто разгонит и перевешает этих тварей, но это будет потом. Надо дождаться. Надо сделать все возможное.
Они с Фердинандом ужинают вдвоем в малой гостиной. Наверное, это их последний ужин перед грядущим беспорядком. Слишком умную жену изолируют от короля. Не важно, каким способом.
- Катари. Все будет хорошо.
- Не будет. – Голос безжизненный. Пожалуй, она только с мужем может позволить некоторую долю откровенности. Какая ирония…
- Почему? Ты боишься?
- Нет.
- Тогда… тебя беспокоит поведение Манриков и Колиньяров? Скоро вернется Рокэ. Или Лионель.
- Нет.
- Все не так плохо, душа моя. Да, Его Высокопреосвященство Сильвестр мертв, но…
Она захлебывается воздухом. Расслабилась, наслаждаясь последними мгновениями покоя, а имя ударило в раскрытое сердце.
- Катари… Что такое? – он ловит ее взгляд и отшатывается, пораженный – ты.. ты любила… его…
Вязкая тишина наполняет комнату, и она отворачивается, зажмурившись. Какая теперь разница, кто и что знает? Эту тайну больше нельзя использовать. Только не легче от этого.
- Катари…
- Да? – губы чуть шевелятся, чтобы выпустить звуки, не окрашенные и тенью эмоций.
- Катари, я…
- Не важно.
- Катари, послушай меня! Я не осуждаю – он никого никогда не осуждает. Он святой. Настоящий святой, а она грешна так, что кажется нелепицей сама возможность их бытия рядом – но надо жить дальше.
- Надо.
- Он… знал?
- Нет.
- Почему?
- Даже скажи я, он бы не поверил.
- Ты зря так думаешь, кардинал был очень умным и проницательным человеком!
- Не зря. Они с Рокэ годами пытались проникнуть в тайники моей души, не обращая внимания на то, что было на поверхности, считая это маской. А это и была истина, нет у меня никаких тайников, и не было никогда.
- Ты не права.
- Какая теперь разница? Он мертв. Я никогда не узнаю, что было бы, если бы я призналась.
- Катари!
- Ни-ког-да. Поздно. Теперь вообще все поздно.
Он промолчал тогда, только в глазах было понимание и сочувствие. Что тут можно было сказать? Она не плакала – слез не было.
Ничего вообще не было, и это помогало держаться – в окружении ызаргов и ничтожеств, когда в стране вспыхнуло восстание, и Ракан взял столицу. Когда на ее глазах лгали и извивались в грязи трусы, лилась гадкая патока лести и предательств. Когда испачканные мерзостью нити самых отвратительных человеческих качеств пронизали пространство и ее жизнь.
Подлость и низость, глупость и хитрость – ызарги разграбляли страну, людские души, все, до чего дотягивались. Еще недавно она бы просто не выдержала подобного кошмара, а сейчас только бледнее обычного стала.
Все очень просто – у нее не осталось желаний, и это дало возможность не сломаться, это дало возможность не отвлекаться от главной цели – сохранить как можно больше. Серые дни и ночи без снов, траур одежды и тихий решительный голос, смелость на грани и ни одного взгляда назад.
Только вперед, пока есть силы идти, исполнять долг, нести ответственность. Только вперед, хоть там и нет ничего, кроме Заката. Закат – это вечные муки, но там-то можно ничего не скрывать, там она будет свободна от любых рамок и обязательств. Жуткая свобода, но другой нет.
плавники сменить на крылья
не дышать же вечно пылью
не дышать же вечно пылью
Ричард Окделл пришел за ней. Надо же, так скоро… Она уже начала бояться, что ее ждут десятилетия пустой бессмысленной жизни. Какая ирония – она всегда найдет, чего испугаться.
Как она поняла, что это – смерть? Просто. Он влетел в ее покои, подслушав разговор со Штанцлером, и столь неприятная нить, долго ее тревожившая, оборвалась. Она не властна над ним больше.
Мальчишка угрожал кинжалом – какая глупость. Ах, он немедленно хочет взять ее в жены? Лучше кинжал, право слово. Судьбу отвратительнее и придумать-то сложно.
Жаль только, что под сердцем – ребенок, последний привет от Рокэ. Малыш не заслужил таких родителей, ни один из их детей не заслужил. Алве плевать, к Катарине наследников не подпускали... Впрочем, это уже не важно, еще несколько загубленных судеб на их совести ничего не решат ни для одной, ни для другого. Еще не родившейся душе суждено умереть вместе с матерью. Это печально, очень. Она успела полюбить своего будущего ребенка.
Незаметно погладила живот раскрытой ладонью. Слышишь меня, маленький? Не бойся, это будет быстро. Мама любит тебя, очень любит, сильно-сильно. Маме очень жаль, что ты никогда не увидишь солнца и неба, мама просит у тебя прощения. Мы не встретимся никогда – невинного, тебя заберут в Рассвет, куда мне нет дороги. Я бы очень хотела увидеть тебя, маленький, обнять, приласкать, подержать на руках. Прости меня, если сможешь. Если ты будешь помнить хоть что-то, то пусть это будет то, что я тебя люблю. Мама не боится умирать, и ты не бойся, маленький. Если ты будешь слышать хоть что-то, то пусть это будет то, как я смеюсь в лицо нашему убийце.
@темы: Кэртиана, библиотека Вавилона
-
-
19.11.2010 в 19:42