Номос важнее предрассудков.
www.diary.ru/~999-si-4/p130349903.htm
За наводку спасибо камраду Grey Kite aka R.L. (я, кажется, нашла удобную формулировку ^^)
Холивар меня вдохновил настолько, что кое-что я даже унесла к себе.


F: какой у тебя "мужской" взгляд на феминизм, даже интересно ;)
но ты права насчет техники и медицины. вопрос в том, что если вдруг вернуть все к уровню средневековья - мы не только женщин поразим в правах, но избавимся от множества аняняшечек из числа проявлений гуманизма и милосердия к человеку вообще, равно как и к братьям нашим старшим.

Ch.: У меня женский взгляд на самом деле - просто рядом с сильными женщинами, привыкшими полагаться на себя, некоторые мужчины деградировали до попрыгунчиков, которые ни черта не делают, но громко орут, что они мужчины. И мне... неуютно рядом. Нашла в условно своём окружении двух мужчин, на которых гипотетически можно положиться, один из них - Блэк =)
Аняняшки, в общем - это женское достижение, достижение мира, в котором "массовая доля женщины" выражена больше по сравнению со средневековьем. Для мира средневековых мужчин те, кто не достают до планки мужчины по силе, ловкости и выносливости - в чём-то недочеловеки - не выдерживают - значит слабы и недостойны отношения на равных. Женщина, в силу некоторых особенностей о слабых и недостающих до её уровня должна заботиться - "в программе" заложено...
URL комментария


ППКС. А еще только в программу "сильного" (осознающего свою силу) заложено охранять и беречь свою "слабую" женщину. И только в программу "слабой" заложено добивать противника до конца, даже если он уже сдался. Посмотрите на собак - как по-разному побеждают кобели и суки...

Есть еще один занятный момент. О чем думает среднестатистический (адекватный! имеющий высшее образование, жену и любимую работу) мужчина на работе? Как правило о том, что он делает в данный момент. О чем думает среднестатистическая женщина (адекватная! мать и жена, имеющая высшее образование и, допустим, двоих детей, старшему одиннадцать, у него тройка по русскому и надо бы сесть дома вечером позаниматься с ним неправильными глаголами; младшей четыре с половиной и похоже, у нее обострился бронхит, придется опять вызывать врача и то ли садиться на больничный, то ли просить маму... а еще надо бы забежать по пути в магазин и придумать что-нибудь к выходным, у старшего скоро день рождения) ну вы, в общем, поняли, о чем думает женщина на работе. Если она хорошая мать и жена. Именно поэтому человек, высказавший на моей памяти впервые эту точку зрения, был несколько против принятия на работу "семейных" дам.
Я, к сожалению, за давностию лет точно не помню, какого гендера он был, но считаю, что в основной части он таки прав.
И в связи с этим я абсолютно четко понимаю, почему раньше были ТАКИЕ ограничения - либо брак и дети, либо работа. Потому что каждый волен выбирать по себе, конечно, но не мешайте, пожалуйста, мух с котлетами.

@темы: другими словами, произнесенное вслух, люди и их проявления

Номос важнее предрассудков.
23. Любая могучая идея
абсолютно восхитительна
и в высшей степени бесполезна,
пока ты не решишься
заставить ее работать.

Мне нужен живительный пинок в нужную сторону.

@темы: лабиринт отражений, карманный справочник мессии, невысказанное, мигрень

Номос важнее предрассудков.
Совесть как таковая в Германии явно куда-то пропала. Причем настолько бесследно, что люди о ней почти и не вспоминали и не могли даже представить, что внешний мир не разделяет этот удивительный «новый порядок немецких ценностей».

Ну и плюс тема для отдельного разговора: судьба офицера, «которого, если он не выполнит приказа, могут расстрелять по приговору военного суда, а если выполнит, его повесят по приговору суда присяжных».
Что-то мне расхотелось писать про это. Слишком очевидно.

@темы: мигрень, люди и их проявления, Рейх

Номос важнее предрассудков.
Все ж таки, один из любимейших принципов: отчего бы не сделать доброе дело, коли тебе оно ничего не стоит? (с) А заодно подобрать хвосты и почистить излишки информации на всех трех компьютерах. Наконец-то убрала дубликаты картинок в папке Изображения (половина которой досталась мне "в наследство" с чужого накопителя), заказала новую клавиатуру (должна приехать в среду с курьером) и планово покрасилась. Осталось только поставить заквашиваться новый кефирчик на завтра, добить таки список нот в"личный альбом" и дождаться, пока скачается плагин к Фотошопу для обработки фотографий в ретро-стиле.

@темы: повседневность

18:04

Номос важнее предрассудков.
И снова - новый дизайн.
И снова основная "техническая" часть утащена с чужого css-са (на сей раз с герцогского) и адаптирована под цветовое решение. Как обычно - об имеющихся косяках прошу сообщать.
А потом я удивляюсь: куда же деваются выходные?
Превью.
Апд: обнаружены суровые косяки в работе под IE. То ли он в принципе криво отображает прозрачность, то ли еще что с моим кодом, но как это исправить, я пока не представляю.

@темы: технический момент, @дневники

Номос важнее предрассудков.
Годы, проведенные в Вене - так мало и в то же время так безмерно много, что кажется, никогда уже не будет больше. Красок, музыки, ночного ветра, утреннего тумана, жизни. Той разноцветной, разнообразной, сплетенной из несопоставимых, казалось бы, нитей, не сопоставимых по мнению тех, кто собрался соткать новую картину мира – из сплошного золота, из сплошной мишуры. Невозможной, неприемлемой жизни, которую он успел еще увидеть, которую успел вдохнуть – полной грудью, которой успел отдать душу, сердце, которая, как ни парадоксально, стала дороже жизни. И которой, неизбежно, суждено было прекратить свое существование.
Сейчас в 35-м году война интересовала Клауса... нет, Юргена фон Рейтенау еще меньше, чем несколькими годами раньше. Решись молодой человек озвучить сие соображение, его мать непременно посетовала бы на дурное влияние деда, отказавшегося каким-либо образом принимать участие в зарождающемся движении под началом Адольфа Гитлера. Своенравный австрийский аристократ, воевавший в Великой войне 1914-18 гг. за свою многонациональную родину и ее Габсбургского императора не собирался менять свои эксцентричные взгляды даже ради компенсации за нанесенный немецкой нации моральный (и не только) ущерб, ставший результатом минувшего поражения. Он не одобрял предводителей «пивного путча», ни провозглашаемых ими антисемитских настроений. Фиридрих фон Рейтенау придерживался иных взглядов и идей. Его внуку Юргену было все равно. Более того, если бы пришлось выбирать, он вряд ли стал бы называть себя немцем, не говоря уже о каких бы то ни было арийцах. И, как ни странно, за этих несколько лет он успел полюбить Вену. Не как город даже - австрийская столица представляла для него особую, своеобразную ценность, как некая «нейтральная» территория, точка пересечения различных культур и народов, многоязычная, разноцветная, разная. Экономический кризис 30-х годов, естественно, не обошел Австрию стороной, многочисленные немецкоязычные граждане склонялись к мысли о необходимости объединения с соотечественниками, обитающими на землях Германии... и все же.
Антиеврейская политика Берлина не нравилась Юргену в частности, как фактор, затрагивающий непосредственно его жизнь, пусть и косвенно, через тех, кто успел за последние годы стать ее интегральной частью. Знакомство с доктором Гиршбейном и его детьми, а затем и прочими представителями израильского народа позволяло австро-немецкому (немецко-австрийскому?) офицеру со всей уверенностью полагать, что доводы приводимые национал-социалистами весьма сомнительны, чтобы не сказать, иррациональны. Впрочем, идейный вопрос занимал угодившего в зону его влияния молодого человека едва ли не в последнюю очередь.
Не следует полагать, будто Юрген фон Рейтенау не разбирался в вопросах мировой политики или не понимал управляющих ею принципов. Напротив, он прекрасно отдавал себе отчет в многообразии возможных причин подобного идейного движения и мог навскидку назвать десяток полностью, казалось бы, противоречащих друг другу мотивов. Отец и дед вообще сделали удачную ставку, отправив его на юридический факультет Венского университета. Врожденное, пожалуй, беспристрастие, холодная рассудительность и полное отсутствие каких-либо морально-этических сомнений, зачастую препятствующих людям свободно выбирать между разными точками зрения ту, которая является самой целесообразной в диктуемых настоящим моментом условиях, получила, таким образом, весьма основательное развитие.
Два года прошли с тех пор, как Юрген фон Рейтенау покинул австрийскую столицу, повинуясь полученной чуть раньше повестке. Уезжая он и предположить не мог как надолго расстается с искренне полюбившимся ему городом и что ждет его в незаметно потерявшим статус родного Берлине. Постигшая его в итоге «честь» ему и не снилась. Подавно.
- Призвали?
- Можно и так сказать, герр Гиршбейн, – фон Рейтенау достает из кармана пачку сигарет. Раньше он не курил. И, как ни смешно, несмотря на его выигрышное положение, держал себя свободнее. – Впрочем, речь не обо мне.
Без слова исчезнув, без малого на два года, он так же без упреждения явился обратно, уговаривать законных хозяев покинуть некогда приютивший его дом.
Щелкнула о край коробки спичка, в комнате запахло дымом.
- Я прошу вас поторопиться. Мне смутно известно, но я имею прекрасное представление, чему суждено вскоре здесь развернуться – серые глаза, серое облако, серый мундир; серое небо за окном заливают багровые отблески заката.
- Что здесь происходит?! – рывком распахнутая дверь не производит на немца никакого впечатления. Он неторопливо затягивается, задумчиво глядя на ворвавшегося в комнату Яноша, словно вынося какую-то ему одному известную оценку.
- Тише, сынок, – легкий взмах рукой заставляет юношу послушно присесть. Впрочем, скорее от неожиданности, чем нежелания противиться воле отца.
Терпеть под своим кровом господина фон Рейтенау стало для Яноша по меньшей мере затруднительным еще до приснопамятного 33 года, когда тот соизволил наконец-то оставить их семью в покое. Собственно говоря, он очень недолго сомневался, что подобные друзья не только позорили его самого и его родных, но могли в перспективе оказаться источником неприятностей. Сейчас, глядя на вновь обнаружившегося облаченного в германскую форму немца, он имел возможность полностью убедиться в правильности сделанных некогда выводов, и если он до сих пор молчал, так это лишь потому, что не мог определиться с выбором подходящих слов.
- Как вы понимаете, герр Гиршбейн, я не могу ничего гарантировать, – молодому офицеру было явно не до мнения еще более молодого... музыканта, хотя, легкий прищур свидетельствовал о том, что внимания исполненное негодования лицо юного коммуниста все-таки удостоилось. И, тем не менее, разговор остался привилегией отца. - Кроме того, что отказ скорее рано, чем поздно обернется крупными проблемами.
- Что за чушь ты несешь? Все прекрасно знают отношение немецких национал-социалистов к евреям! Опоздал ты со своей агитацией!
- Успокойся Янош.
- Ваши профессиональные достижения небезызвестны в Берлине, – национал-социалист безмятежно наблюдал облако дыма, словно не замечая минутной вспышки. - Вы получите новые документы, конечно, о еврейском происхождении придется забыть. Вы будете считаться австрийскими немцами.
Неужели прошли всего лишь два года? Неужели стоящему у окна офицеру всего 25 из чего почти 6, без вычета тех самих двух лет, его звали Юргеном, близким другом семьи?
- Ты...!
- Я – нет. А вот ты – не единственный такой в этом мире, – глубокий выдох словно заключил «увы».
- Мы не будем убегать ни унижаться перед вами! Хотите войны, получите ее! Только помни, – юноша плотоядно ухмыльнулся, – одну вы уже проиграли!
Снисходительная усмешка в ответ.
- Ту войну мы все проиграли. Тебе лучше понять это сейчас или никогда.
- Боюсь, я действительно не могу согласиться, Юрген – доктор Гиршбейн покачал головой. За последних три года в темных волосах прибавилось седины. И причины этого были предельно ясны. – Иначе я рискую вести жизнь, которая окажется хуже смерти. Приняв ваше предложение, я выступлю против таких же, как я – против себя самого. Я боюсь, что мои, как ты выразился, профессиональное достижения, найдут в данном случае совершенно неприемлемое для меня применение.
Фон Рейтенау затушил сигарету, крутанул в руках спичечную коробочку. Потянулся за следующей.
- Я предполагал, что вы откажетесь, герр Гиршбейн, – он повернулся к окну, предварительно отодвинув занавеску, распахнул створку. В комнату, в которой воцарилось неприятное удушье вперемешку с сигаретным дымом, подуло свежим воздухом. На некоторое время в квартире повисло молчание, позволяя с легкостью и, в сущности, невольно, различить каждое слово отзывающей детей домой женщины в соседнем окне, а затем и быстрые шаги во дворе.
У любого города, у каждого места есть свой специфический климат, дух, если угодно или, скорее даже, душа. Вена была разноцветной, умудряясь каким-то образом сочетать свои, казалось, совершенно несопоставимые оттенки, не приобретая при этом безобразной пестроты; она была живой и хотела быть красивой. Город немцев, чехов, евреев, поляков, венгров - Вена знати, интеллигенции, университетов, театров, филармоний. Наряду с ней существовала еще другая Вена, населенная безработными, нищими, выходцами из разнообразных деревень и мелких городков, пытающихся выйти ее переулками в люди.
Эту вторую Вену ему не приходилось знать в лицо, и он сам не стремился менять что-либо в данном отношении, по крайней мере, до возникновения необходимости в подобном поступке. В конце концов, любой человек волен выбирать себе круг общения сообразно собственному вкусу и нраву. Вкус и нрав юного Клауса фон Рейтенау были весьма далеки от упомянутых картин. Ему нравился мир вечеринок, маленьких ресторанчиков, парковых аллей, концертных залов и, несколько неожиданно для него самого, университетов.
- Доктор Гиршбейн, я не настаиваю, я советую. Если вы обладаете информацией, заставляющей вас отказаться от моего предложения, вы не можете не знать, что происходит в Германии. Мюнхен, Бранденбург, Пруссия, даже мелкие городки – во всех проводятся чистки по политическим и расовым соображениям. – Юрген больше не курит. Он все еще смотрит в окно, на постепенно пустеющие улицы. Еще свободные от красно-бело-черных флагов. Еще. – Я удивлюсь, если Янош не сообщил вам, что в австрийские консерватории, оперы, концертные залы мигрировали многие немецкие музыканты социал-демократических, коммунистических и иных, не нацистских взглядов. Еврейские, в частности. Но это не выход.
Молодой человек привычно прислонился спиной к стене у подоконника, поглядел на стоящее в салоне фортепьяно.
- Я не должен этого говорить. Дважды не должен, поскольку вы и сами не можете этого не знать. А я не могу... не хочу требовать. Понимаете, доктор Гиршбейн, – Юрген переводит взгляд на свое левое плечо, дергает партийную повязку, - рейхспрезидент не считает Австрию суверенным государством. И все, кто решил в последние годы ретироваться сюда вскоре смогут в этом убедиться. И пожалеть. Здесь ли, в Берлине ли, вам все равно придется, – он ухмыляется, - доказать свою преданность нации и фюреру, заранее позабыв и заставив других не вспоминать о вашем происхождении. Причем, позже подобная активность неизменно будет рассматриваться, как попытка бегства. Набор в партию уже приостановили. Я предлагаю вам выбор, доктор Гиршбейн.

18-летний Клаус фон Рейтенау не знал Австрию. Выросший в иной столице юноша имел лишь смутное представление даже о германской провинции; слишком смутное, чтобы позволить себе сравнения. Впрочем, подобной потребности в себе он не обнаруживал, полностью довольствуясь теоретическим минимумом знаний. Другими словами, он отдавал себе отчет в существовании иных местностей и параллельно протекающих в оных жизнях; пока параллели оставались параллелями, Калусу фон Рейтенау не было до них абсолютно никакого дела.
23-летний Юрген фон Рейтенау не хотел знать Германию.
Увы, у параллелей обнаружилась точка схода. Закон перспективы. Надо сказать, блестящей.
Шел 33 год. Гитлер наконец-то сумел добиться своей цели (вернее, сделать лишь маленький шаг в этом направлении – не спотыкаясь – но весь размах Юргену суждено было оценить позже; немногим позже). Страны- победители минувшей войны все больше прикрывали глаза на внутреннюю деятельность Германии; им тоже не было дела. Более того, они исподволь способствовали ее довольно-таки стремительному подъему.
Предложение не было заманчивым, нет. Оно было почетным и не предполагающим отказа, и удостоившийся его Клаус фон Рейтенау нисколько не сомневался, что произнесенный ответ определит его судьбу если и не на всю жизнь, надолго. Слишком надолго.
Немецкий офицер 25-и лет отроду вновь смотрит на собеседника.
Мальчишка мальчишкой.
- Я буду оставаться в Австрии до конца недели. Мне необходимо завершить все формальности, связанные с продажей имения. Потом возвращаюсь в Берлин...
Клаус фон Рейтенау сдвинул брови, отряхнул выросший в половину все-таки зажженной сигареты пепел. Он был не уверен, зачем сюда пришел: предупредить, попрощаться, поговорить? Посидеть за одним столом – как прежде? Прежде чем.
- Прекрасная новость. Тебе нечего делать здесь, – темноволосый юноша презрительно фыркает, - фашист.
Остаток сигареты исчез в сжавшейся ладони, смятый окурок с недолгой задержкой отправился в спичечный ящик.
Доктор Гиршбейн не сомневался: Юргену фон Рейтенау страшно; не менее ясно понимая, что бояться следует скорее им. Он знал, что удостоившийся офицерского мундира никогда не увлекающийся войной генеральский внук, вряд ли отдавая себе в этом отчет, отчаянно ждал ответного предложения, которое заменило бы согласие. Которое оказалось бы достаточно убедительным, чтобы поверить; все равно во что.
- Не все так просто, сынок, – вместо не прозвучавшего, необходимого и не позволенного немецкому офицеру «ты ничего не понимаешь». – Не все так просто… - самому себе, в ответ на не успевший прозвучать вопрос.
- Вас будут ждать в течение трех дней, после семи вечера в гостинице на...
(с) В.в.Б.П.

@темы: лабиринт отражений, Рейх

Номос важнее предрассудков.
"Венский" торт, чай "Для завтрака по-французски" и "еврейское" общество.
Первый шеф РСХА, несомненно, оценил бы цинизм ситуации.



@музыка: довоенное танго

@темы: лица, Рейх

Номос важнее предрассудков.
- Что вам нужно, Шелленберг?
- Воздух, фон Рейтенау, – похоже, совершено честно вздыхает вопрошаемый. – Свежий воздух…
- Что ж, прогуляемся
.

Я, честно говоря, не очень хорошо представляю, какими формулировками правильно будет выразить мое отношение к этому человеку, чтобы не вводить в заблуждение читающих сие. Здесь, на самом-то деле, нет места "фоннадству" в том пейоративном смысле, который имеет это слово изначально. Не идет речи об "альтер-эго" - всерьез и по-настоящему. И только с большой осторожностью я могу сказать: "просто я понимаю Шелленберга"... ну о каком настоящем понимании незнакомого тебе человека через годы, прошедшие после его смерти, может идти речь? И все же...
Вот читаю я сейчас "Лабиринт" - мемуары, написанные Шелленбергом уже после поражения в войне и провала того дела, которому он посвятил всего себя. Живая, трогательная и (если вдуматься и смотреть в контексте событий и ощущений человека) страшная книга. Ретроспективная хроника событий жизни еще не старого человека, который знает о том, что он уже умирает; причем умирает "у разбитого корыта" с чувством гнетущей неуверенности - "а был ли мальчик?" Последняя попытка доказать самому себе, что ты жил. Последний "доклад", который (наконец-то!) услышат и возможно примут во внимание. Только не "там, где все мы не будем прощены".

На самом деле о Шелленберге сейчас я могу говорить бесконечно. О том, какой он "этико-этичный-этик" и о демотиваторе "Вальтер Шелленберг - Гюго. Скажем ДА! соционическим стереотипам". О его трогательных отношениях с Гейдрихом (трогательном - для меня, в том смысле, что это было непонимание и естественный страх непонятного на фоне смеси уважения и, пожалуй, восхищения) и о его "жажде признания", которую Гейдрих удовлетворял хотя бы иногда, а Гиммлер - никогда. О бесконечных докладах, доставлявших ему искреннее удовольствие, и ненавистном "переходите уже непосредственно к делу, Шелленберг!" О том, как любая рабочая командировка начиналась с (действительно необходимого ему периода) отдыха. О неизменной легкой панике в незнакомых или неожиданных ситуациях, о юношеской неуверенности в себе, об искреннем недоумении и обиде внезапно оказавшегося неудел человека, влюбленного в свою работу.
Я не могу читать (и говорить) о Шелленберге, не улыбаясь и не могу не говорить о нем. В своих воспоминаниях и в моей голове он - живой, простой и до невозможности понятный. Я думаю, тогда, в конце сороковых, он хотел именно этого - чтобы его запомнили и оценили.



Вообще, судя по обнаруженному мной, осталось очень мало его фотографий. Отчасти это, наверное, объясняется тем, что разведке в принципе не положено было слишком часто мелькать на пленках, которые могли быть использованы против них. Но у меня сложилось впечатление, что человек был сам по себе не слишком фотогеничный - из всего найденного (не больше 10 штук) вышеприведенная является наиболее вменяемой и "точной" (и при том эстетичной). Но зато мне удалось откопать кусочек видеозаписи с Нюрнбергского трибунала. Качество записи преотвратное (еще и по причине многажды перезалитых файлов) но все же он там живой.
И, судя по интонациям, уже изрядно затраханный многоязычным допросом, в ходе которого ты никак не можешь донести свою мысль до собеседника, не желающего тебя услышать... и понять.



@темы: лица, ...это ничего не меняет, невысказанное, Рейх

Номос важнее предрассудков.
Очень странное ощущение... неужели они не видят? Понятно, что они не знают. Но неужели они никогда даже не поймут? Наверное, я должен сказать тебе спасибо за это. Наверное, всему вино... нет, не так - всему причиной то, что привычно отражается в зеркалах.

Отец качает головой. Ты вскакиваешь, готовясь выкрикнуть все, что думаешь о происходящем, и натыкаешься на его холодный, отстраненный взгляд:
- Молчите, граф Васспард.


@настроение: раздача долгов

@темы: лабиринт отражений, Кэртиана, ...это ничего не меняет

Номос важнее предрассудков.
РСХА cоздано 27 сентября 1939 года в результате объединения Главного управления полиции безопасности и службы безопасности (СД). Находилось в подчинении рейхсфюрера СС и шефа германской полиции Генриха Гиммлера. Главное управление имперской безопасности было одним из 12 главных управлений СС со штатом в 3000 сотрудников. Оно располагалось в Берлине на Принц-Альбрехтштрассе.
Oкончательно сформировалось к сентябрю 1940 и включало в себя семь департаментов, каждый из которых имел отраслевые подразделения. Ниже представлена структура РСХА в том виде, в каком она существовала с марта 1941 до конца войны:
1-й Департамент

2-й Департамент.

3-й Департамент.

4-й Департамент.

5-й Департамент.

6-й Департамент.

7-й Департамент.

РСХА готовило высококвалифицированных специалистов в сфере разведки, контрразведки, следствия и дознания и играло роль «кузницы кадров» для СС и полиции Третьего рейха. После капитуляции Германии службы, входившие в РСХА, были ликвидированы, в соответствии с решением Нюрнбергского трибунала. Часть агентуры Главного управления имперской безопасности была завербована спецслужбами держав-победительниц.

@настроение: ...надоело каждый раз искать в Википедии

@темы: библиотека Вавилона, Рейх

21:32

Current.

Номос важнее предрассудков.
После диплома есть жизнь и бесплатная ординатура по клинической фармакологии, зарплату выдали вовремя и даже чуть больше, чем рассчитывалось, через полчаса можно будет уйти с работы, а впереди два выходных, которые можно будет посвятить исключительно наслаждению бездельем и Шелленбергом.
Как, оказывается, мало надо человеку для счастья.
^^

@темы: повседневность

Номос важнее предрассудков.
Итак, что должно быть в моей личной (не вполе универсальной) домашней аптечке. Удобства ради, пойду по организму сверху вниз:
Очевидно, я что-то еще забыла. Будет дополняться и расширяться по необходимости.
И не забывать пополнять по мере использования!

@темы: организационное

Номос важнее предрассудков.
03.03.2011 в 23:15
Пишет  Эр.:
№1458 Портрет для Lynn


1. Вас хочется читать и читать. Как информационный ваш дневник чудесен. Но как личный?
Ваша личность отражается в дневнике не совсем прямо, скорее косвенно. Так что я смогла понять?
Вы несомненно начитанный человек, который не просто читает и собирает информацию, а составляет конкретное мнение о каждом моменте.
Вы созерцатель. И это помогает вам понимать себя и других людей. Видно, что вы обладаете житейской мудростью, прочно стоите на ногах и не паникуете чрезмерно. Но по дневнику складывается впечатление, словно вы закрыты от мира. Как будто живете в своем уютном мире, хотя не питаете никаких иллюзий по отношению к жизни, если можно так выразиться. Скорее всего, такое приходит на ум, потому что по-настоящему личных записей в вашем дневнике нет, но это и понятно – вы как-то говорили, что подобные вещи писать не будете.
Мне кажется вы тот человек, которому все достается не просто так, а только лишь через труд. И вы работаете.
Очень цените дружбу и близких вам людей. Думаю, с вами достаточно легко контактировать, но не каждого человека вы подпустите к себе близко. Все будет упираться в доверие.
Уравновешены, хотя я бы сказала стабильны. Вряд ли какие-либо жизненные обстоятельства могут нарушить ваше внутренне спокойствие и уверенность.
2. Дизайн.
Приятные тона, красивое сочетание цветов и картинок в эпиграфе. Все это говорит о вашем хорошем вкусе и женственности. Возможно, это проявление вашей души, но возможно это и проявление недостатка и желания обладать подобной чертой. Но я все же склоняюсь к первому варианту.
3. Картинки.
URL записи

@настроение: умиляюсь и думаю о Шелленберге

@темы: придумай меня живым

Номос важнее предрассудков.
Вальтер Шелленберг загляделся на посмертную маску Гейдриха, уже некоторое время украшающую кабинет рейхсфюрера до такой степени, что Гиммлеру пришлось повторить вопрос.
Разведчик, словно проснувшись отрывается от лицезрения лика покойного начальника РСХА в пользу настоящего. Прокашиливается, и извинившись разворачивает принесенные с собой бумаги.
- Итак, граф Рейтенау…
- Переходите сразу к делу, Шелленберг. Если только не хотите сказать, что ему следует немедленно присоединиться к благородным предкам.
- Полагаю, промедление здесь не смерти подобно – Вальтер улыбается, удостоившись внимательного взгляда из-за круглых линз. – Напротив. У него очень незаурядная биография, надо признать, мне было весьма не скучно…
- Шелленберг.. – сверкает очками Гиммлер, которому не терпится избавиться от всех возможных источников проблем, ответственность за которые ныне будет возложена именно на самого рейхсфюрера.
- Да, да. Простите, рейхмсфюрер. Как документация, так и личное, не очень близкое, правда, знакомство со штурмбанфюрером, позволяют сделать вывод, который я счел бы главным для нас: штурмбанфюрер фон Рейтенау обладает редким качеством – полным отсутствием честолюбия. И весьма своеобразным… чувством благодарности. Хорошее образование, – разведчик шуршит бумажками, – судя по небогатому опыту взаимодействий с судебным аппаратом и их результату, упущенные карьерные возможности на профессиональном поприще. То же самое можно сказать о работе в наших органах. При свободном владении французским и русским..
- Интересный набор – замечает, скорее про себя Гиммлер, помечая что-то в лежащих перед ним документах любимым зеленым карандашом. – Продолжайте, Шелленберг.
- Набор еще интереснее, рейхсфюрер – мне доводилось слышать, как штурмбанфюрер фон Рейтенау изъясняется на идиш.
Гимллер морщится, но на жизнерадостности Вальтера это никоим образом не сказывается. Изучать досье Клауса фон Рейтенау ему действительно было «весьма не скучно». Говоря по чести, если он не сделал это гораздо раньше, так только потому, что не смел жертвовать ради личного любопытства делами связанными непосредственно с работой.
Рейхсфюрер ставит еще одну пометку, но укоризненный взгляд из-за стекол очков заставляет разведчика придержать профессиональное, можно бы сказать, любопытство.
- Зачем вы..? – все же не удерживается Вальтер, случайно ускользнув взглядом прямо к каменному лику Гейдриха.
- Что с вами, Шелленбрег? – уже почти обеспокоенно вопрошает рейхсфюрер.
- Простите, не выспался – рефлекторно сообщает в ответ Вальтер. Он действительно не выспался. Обладающий не совсем понятными, но непременно многочисленными связями, в том числе за рубежом гестаповец мог оказаться великолепным союзником.. если только не был опасным врагом. Впрочем, Вальтер, получив поручение разузнать что именно представляет собой штурмбанфюрер Рейтенау, не преминул сразу же установить наблюдение одновременно на всех «фронтах». Вскоре, он нашел даже соответствующий крючок – венские архивы подвели, - Вальтер не удивился бы, если об этом расстарался сам Гейдрих, - но с помощью выпускников 33-го года удалось все же обнаружить несколько интересных фотографий и не менее интересных фактов.. Шелленберг пошел по следу и после нескольких дней разговоров и бутылок дорогого алкоголя, Вальтер окончательно убедился, что у, как казалось ему ранее, совершенно равнодушного к всем и всему штурмбанфюрера фон Рейтенау все же имеется одно слабое место – еврейское семейство Гиршбейн. Но эту информацию Вальтер решил пока оставить при себе.
- Несмотря на аристократическое происхождение и связи деда в царской России, а также политические взгляды отца, нет никаких фактов, которые заставляли бы заподозрить возможность деятельности самого Рейтенау против Рейха.
- Что там за история с отцом?
- Курт фон Рейтенау.. Выпускник Венского университета, врач, Великую войну закончил в чине майора. В 33-м был отправлен в Дахау, в 35-м освобожден , получил разрешение на эмиграцию. Уехал в Швейцарию, где живет до сих пор. Согласно вашему распоряжению, за ним установлено тщательное наблюдение. Ничего преступного выявить не удалось. Работает по профессии, в связях с противниками режима замечен не был. Надо сказать, пока Курт фон Рейтенау оставался в Германии, его сын, согласно сведениям, которые удалось собрать, никак не выделял его среди прочих заключенных. Эйке не поминает его без ругательств за пренебрежение дисциплиной, но передавая управление Дахау Рейнеру, не преминул подчеркнуть «особую пригодность» Рейтенау к службе в рядах СС. Как он выразился, за «беспощадное отношение к врагам нации». В июне 34-го…
- Я помню – сообщает Гиммлер и Шелленбергу почему-то кажется, что рейхсфюрер отмахнулся, хотя ничего подобного проделано не было.
-При этом он удивительно умеет… располагать их к сотрудничеству.
- Как Гейдрих? – Вальтеру приходится мотнуть головой, чтобы избавиться от непременно являющейся наваждением злой улыбочки притаившейся на лице рейхсфюрера и, во избежание следующих неуместных мыслей, быстро возвращается к делу.
- Боюсь, с той же отдачей. Тем не менее, Эйхман считает его незаменимым в вопросе организации юденратов и средств управления в еврейских общинах.
- Хорошо, Шелленберг. Я вам доверяю – Гиммлер поправляет очки. – В биографических изысканиях. Незадолго до событий 27-го мая, Гейдрих обсуждал с Мюллером повышение штурмбанфюрера Рейтенау. Адмирал Канарис убежден, что он был близким другом Гейдриха.
Масштабы церемонии впечатляли. Гроб торжественно пронесли по улицам Праги, затем и Брелина, в сопровождении всех наград, словно на выставке. Цветы, траурные флаги в окнах домов, маленькие девочки с корзиночками лепестков.
Рейтенау, несмотря на «приближенность» к покойному начальнику не приехал в Прагу. «Австрийской собаке» предоставили шанс последовать за «хозяином» в прямом и буквальном смысле и адмирал не прекращая сожалел об его «отказе» от данного предложения.
Несмотря на утомительную летнюю температуру, штурмбанфюрер, казалось, не ощущает никакого дискомфорта от необходимости находиться на солнце в полном обмундировании, что еще в Протекторате стоило Вальтеру не малого усилия. А еще он умудряется держаться в стороне, то и дело исчезая из виду. И все же, в зале имперской канцелярии, Шелленбергу наконец-то удается оказаться рядом; чтобы тут же отказаться от преследующей его в течение целого этого дня, а то и нескольких дней, идеи заговорить с коллегой из 4-го департамента.
Речью над гробом как раз разразился не постеснявшийся слез адмирал Канарис и, примерно на словах «я потерял в нем друга», Вальтер не видит даже - чувствует какой-то глубинной частью своего собственного естества, что здесь и сейчас произойдет еще одно убийство. Осторожно оглянувшись, он окончательно убеждается в верности своих ощущений. Фон Рейтенау его не видит, он вряд ли вообще видит в этот момент кого-нибудь кроме Канариса, который тоже, видимо, что-то почувствовал, так как подняв голову ведет взглядом по собравшимся в зале.
Вальтеру почему-то отчетливо кажется, что именно этого ожидал до сих пор штурмбанфюрер и когда взгляд адмирала падает на стоящего рядом разведчика, Шелленберг решается. За мгновение до ожидаемого убийства, он осторожно кладет руку на чужое предплечье; ладонь фон Рейтенау застыла на кобуре пистолета, но до посмевшего вмешаться наглеца ему, похоже, нет дела. Разведчик, тем временем, пользуясь окончанием адмиральского выступления, напоследок чуть зажав руку, проходит вперед, пересекая собственной персоной эти жуткие гляделки, и искренне надеясь, что его наглость так и останется безнаказанной…

- Насколько могу судить я, обергруппенфюрер принадлежал к числу людей далеких от того, чтобы считать друзьями своих подчиненных. И тем более – предупреждает закономерный вопрос Шелленберг, - делиться с ними своими планами или знаниями. Фон Рейтенау поставлял Гейдриху.. ноты с оккупированных территорий.
Гиммлер поднимает голову и несколько мгновений задумчиво смотрит на начальника разведки, словно только что усомнился в его здравом уме.
- Что?
- Ноты – повторяет Шелленберг. – В основном запрещенные местные мелодии…
- Мендельсона ему было мало – хмыкает Гиммлер. - С Гейдрихом все ясно. Меня интересует Геринг. Фон Рейтенау регулярно бывал в Кариннхалле, Рингенвальде, Ромилтерн…
- Рейхсмаршал любит роскошь, рейхсфюрер, а граф фон Рейтенау ее живое воплощение.
- Канарис не отзывается о нем иначе, как «австрийская собака».
- Я соглашусь с адмиралом – улыбается Вальтер. – Отчасти. Штурмбанфюрер – исполнитель. Если заблаговременно прибрать его к рукам нет причин опасаться проблем с его стороны.
- Вы уверены, Шелленберг?
- В том, что власть его совершенно не интересует – полностью – прежде чем успеть подумать сообщает Вальтер.
- А в чем сомневаетесь?
Сомневается он в сговорчивости Гейдриховой собаки. И в собственных способностях удержать в руках поводок, даже с применением строгого ошейника в виде возможных судеб семейства Гиршбейн. Как и в расположении самого рейхсфюрера к его, Вальтера затее, которой по этой именно причине нельзя пока с ним поделиться.
Шелленберг невольно вспоминает один из своих отчетов в кабинете Гейдриха. Вернее то, что ему предшествовало.. Он несколько опаздывал и поэтому волновался, а увидев в кресле напротив начальника РСХА знакомую фигуру в гестаповском мундире он с облегчением выдохнул. Во-первых, Гейдрих не скучал во время его отсутствия и возможно даже не заметил опоздания, во-вторых, на памяти Шелленберга начальство еще никогда не оставалось в плохом настроении после общения с сотрудником Эйхмана. Но все это было ныне отнюдь не главным. Главным было иное: на столе, за которым оказался Вальтер, сразу после того, как Рейтенау мельком поприветствовав его и попрощавшись с обоими ретировался, лежало несколько листов бумаги – все изрисованные полями, порой состоявшими из невероятно большего количества клеток, для игры в крестики-нолики. Только вместо крестиков-ноликов, их заполняли свастики и Давидовы звезды.
На совести (в ее наличии Шелленберг тоже… сомневается) Клауса Юргена фон Рейтенау не один человек, который, непременно, свято верил в его расположение.
Разведчик рефлекторно тянется за сигаретой, но удерживается. С фон Рейтенау непременно нужно поговорить. Нет, сначала еще присмотреться, чтобы потом не оставлять времени на подготовку защиты. Швейцария, СССР, через французов, скорее всего, можно бы..
- Я не уверен, что он окажется полезным... рейхсфюрер. Но лишним не будет. Особенно рядом с фанатичным Эйхманом. Хорошо обученная собака не даст никому сбиться с назначенного пути.
Гиммлер задумчиво молчит, затем притягивает к себе один из ждущих в стороне документов, обмакивает перо в чернильницу; доклад заслушан, рейхсфюрер возвращается к своим делам.
- Имейте в виду, Шелленберг – советует, ставя на бумагу свою подпись.
- Я прослежу, рейхсфюрер.
 

@темы: война, тварчество

19:44

Так.

Номос важнее предрассудков.
В прошлой жизни ты Исследователь
Увлеченный наблюдатель и смелый экспериментатор. Для своего увлечения не жалеет ни времени ни сил. Посвящает всего себя своему делу, самоотверженно пускается в запутанные тайны. Отрывается от реальной жизни.
В настоящей жизни не хватает яркости и своего увлечения. Недостающие краски ищет в заменителях общения, выдуманных мирах чужого воображения.
Выход: заполнить свое свободное время, заставить двигаться, не отказываться. image
Пройти тест


@темы: картинки, придумай меня живым

Номос важнее предрассудков.

+2

А вот это бы мне в качабельном виде.


@темы: фото, vie, monde

Номос важнее предрассудков.
Собственно говоря, здесь должна была быть совершенно иная запись или, если угодно (ясным же станет несколько.. ниже) "транзитный пост" в отдел "познавательное". Вместо этого, родилась первая более-менее связная мысль на тему различий информационной среды в сети и вне ее.

Мое семантическое поле под завязку забито фактографическим материалом по 30-40 гг. прошлого века: книги, интернет, аудиокниги, стремительно растущая видеотека. Неудивительно, что "ментальный фон" Хайль, рейхсфюрер! в квартире (вместе с общей картиной интерьера) располагает к самоощущению несколько иной реальности; некая временная.. некий "приют" прошедшего времени, где оно будет выслушано, без риска попасть в заключение "исторических рамок", потому что история на самом деле никогда не заканчивается. Меняется форма, меняется семантика - на протяжении веков любой язык подвергается изменениям, - но былое не исчезает бесследно.
"Не оперировать готовыми формулировками" мой любимый способ работы с текстом еще со времен школы. равно как - не готовить по рецепту Говоря по чести, редкие цитаты я вообще запоминаю дословно, но все прочитанное, услышанное, просмотренное позволяет легче настраивать "внутренний приемник" на требуемую частоту. "Душа" давно просит определить различие между книгой и э-книгой, а я все чаще склоняюсь к мысли, что это можно лишь "пережить", а все остальное.. останется той еще двоичной стенограммой. И все же.
Сетевая информация, собрана и распределена по бинарным полочкам, она вынуждена находиться в одном, замкнутом пространстве, которое, лишь с точки зрения человека может казаться безгранично великим. Печатная книга - дом, в которым можно принимать гостей, пусть те порой и окажутся незваными. Интернет-пространство - подобие лагеря; не даром постояльцы различных ресурсов именуются "пользователями". Книга, по упоминавшимся выше причинам неизбежно несет на себе отпечаток тех, перед кем открылась. Бинарную запись ежедневно пробегают миллионы людей, задумавшись - порой сохраняют что-то в закладках, черновиках, дневниках и т.п. - столь же "машинизированных" хранилищах. Ее не окружают сторонние запахи, места, на ней не останется следов от кофейной чашки, отпечатков пальцев. Этакий "перевод по инстанциям". Впрочем, от любого правила есть исключения. И я сам грешен, хотя опять же все, что достается мне подобным образом запрашивает внимание к себе уже на совершенно ином уровне: хочет быть. Здесь, сейчас, рядом и вокруг - отысканное в окружающей действительности, живой, подвижной, многогранной. Наверное, поэтому, несмотря на все мое уважение к печатной книге, мне всегда нравилось, если в "подарочных" экземплярах обнаруживалось несколько набросанных от руки слов, становящихся своеобразным "эпиграфом", заключающим в себе и передающим самой книге часть "нынешнего бытия" листавших ее рук. Наверное, по той же причине, я всегда предпочту потратить несколько тысяч на антикварный, возможно некомплектный экземпляр, чем стилизованное под него новенькое издание - он все равно расскажет мне гораздо больше. Ценность книг не только в их содержании.
В тему недавнего разговора, "ощущение от человека", которого возможно видеть лишь на страницах книг, будь это лирический герой или историческое лицо вполне возможно получить точно так же, как при личной встрече. Познание чего и кого бы то ни было требует некоторой степени открытости на то, что несет в себе объект нашего изучения. То, что получаем сидя напротив друг друга в кофейне тоже не измеряется нашим внешним видом, жестами и иже с ним (в такой подаче оно всего-навсего легче улавливается). Не со всеми удастся найти общий язык, не все пойдут на "непринужденный разговор у камина", но и это такое же равноправное "ощущение от". В детстве меня всегда забавляло, когда во внешних источниках обнаруживалось вдруг непонятно откуда, но давно известное. Ныне, мне безмерно приятно узнавать в читаемых мной книгах тех, кто еще незадолго до изучения соответствующей литературы явился в мое "информационное поле" - по повадкам, манере речи и т.п. "Биографии" - лишь набор вероятностей, которые либо воплотились за время их жизни (хоть в нашем бренном мире, хоть в чужих романах), либо нет, но "сущность" сохраняется.
Вот ты какая -Вечность...

@темы: философское, vie

23:09

Номос важнее предрассудков.
Ну и в завершение дня - концептуально рекламы псто.
Я могла бы рассказать довольно много, разного, бывшего, не-бывшего, личного и в целом поучительного, но мой велосипед - при мне, а остальное не так уж важно. Для вас.
Там - только чертежи для сборки велосипеда. Универсальные, а потому подходящие не всем и не всегда, но все-таки небесполезные.
22 урока полетов.

@темы: лабиринт отражений, библиотека Вавилона, метафизика, люди и их проявления

22:42

Номос важнее предрассудков.
Ололо, здравствуй, студенчество. :D
После чудесных выходных, о которых, кто знает - тот знает, а кто не знает - все равно не поймет, вышла первый день в универ. Ощущения презабавные - то ли я-не-я, то ли времени этого года не было, то ли не уходила никуда. Группа в первом приближении кажется вменяемой. Если не стремиться к совершенству и спокойно относиться к троице хронически беременных\свежеродивших девах, парочке неарийских индифферентно настроенных кавказцев и в целом незнакомой обстановке, то можно жить. Староста-Гексли, кстати, сильно облегчает вливание в группу, ага.)) Вспоминаю, как просчитывать маршруты до учебных корпусов по времени, восстанавливаю навык прочтения учебной литературы по пути туда-и-обратно, заново проникаюсь удовольствием от прослушивания лекций.
И все четче понимаю, что моя нелюбовь к писанию связного текста имеет какой-то патологический характер. То, что рассказываемое (читаемое с черновика) займет от силы пять (с выражением и расстановкой - десять) минут, в письменном варианте рождается в муках... часов пять. Проверено на сегодняшней истории болезни. И это при том, что текст подобных творений 1) достаточно шаблонный, чтобы не задумываться о форме, и 2) был готов в черновом варианте фактологической основы. Печалька, но, кажется, письменность изобрели после моего первого рождения. Или я когда-то перестаралась, укладывая в себя принципы передачи знаний "из уст в уста". =) Кстати, занятно, что дневник под "письменность" не подпадает, очевидно, потому что тут я скорее говорю, чем пишу.
Еще из !внезапно очевидных истин, я поняла, что все-таки неспособна воспринимать т.н. "гуманитарной направленности" (читать - "общепринятую околофилософскую") литературу. Поняла и решила оставить все, как есть. Не мой язык, не моя специализация и не мой профиль - и пусть. В конце концов, никому ведь в голову не придет настаивать на общенеобходимости чтения медицинских справочников, учебников и энциклопедий. Так почему с этими - иначе? Посему оставлю я пожалуй в покое Шпенглера и бедную Европу, а пойду лучше закачаю себе на завтра мемуары Шелленберга.
Надо бы сделать соответствующий демотиватор, но я пока сомневаюсь между двумя Г.

@темы: мои университеты, чтобы помнили, произнесенное вслух

22:58

Номос важнее предрассудков.
"Мне кажется, даже на долгую человеческую жизнь выпадет всего несколько лет (а то и дней) покоя и радости. Однако на долю каждого ли поколения выпадают такие годы, какие переживает сейчас вся наша нация?! И каждый ли народ, заглушая голоса недовольных, может воскликнуть голосом фрау Миллер: “Мы никогда так не жили!”
Ты спросишь – а что потом? Возможно, и ничего хорошего. Но ведь это не новость для миллионов таких фрау. Ничего хорошего не было в их жизни тысячелетиями. Но мы должны были отважиться на попытку. Мы должны были рискнуть.
Твой брат Рудольф
Берлин. 23 июля 1938 года"

На надгробии Рудольфа Гесса в его родовом имении в Вундзиделе сделана такая надпись:
Рудольф Гесс
26 IV 1894 – 17 VIII 1987
Я ПОШЕЛ НА РИСК

Есть события, которые меняют сознание мгновенно и выворотно - ты просто не можешь больше оставаться таким, как раньше, пережив их. А есть жизнь, которая меняет сознание медленно и постепенно, но от того не менее необратимо - просто однажды ты обнаруживаешь себя думающим иначе, чем, ты помнишь это, несколько лет назад, и ничего не можешь с этим сделать. Не хочешь.
Нет и не может быть ничего вечного, никакого будущего, но есть жизнь, которую хочется прожить. Эту жизнь нужно прожить.
Те, кто пойдут следом, решат для себя и сделают сами.

@темы: личное пространство, произнесенное вслух, ...это ничего не меняет, рейх