...которую, по-хорошему, стоило бы сделать давно. Недели так две назад. Изломалось так изломалось... Я снова меняюсь. Наверное, стоило бы назвать это возвращением к истокам, к своему прошлому и старым сказкам, но я слишком хорошо знаю, что такое река (текущая сквозь меня и мимо меня и сам я есть - она же), в которую и один раз не всегда получается войти, а потому я не стану называть это Возвращением. Но:
Вальхен. => Tayrien.
Милая Тайрин, взбалмошный, хоть недобрый Таирэн, несносное нечто, зовущееся в обиходе - Таи. Это не Имя, как не были именем все предыдущие. Но это вполне удобное прозвание, которым меня можно называть. Позвать - тоже можно, но иначе. И я, к счастью, не знаю, как именно.
…Чего-то не хватало вокруг, незавершенность происходящего мучила тебя, и древнее, неизвестно откуда взявшееся знание властно вступило в свои права. – Свет! – кричишь ты, и толпа послушно поворачивает к тебе белые овалы лиц. – Дайте свет, левую рампу и два нижних выноса. Быстро!… – и вспыхивают коптящие факелы, факелы воинов охраны, и заготовленный с утра костер трещит, выплевывая искры. – Звук! – ты выбрасываешь руку по направлению к сидящим на корточках старикам, звонко щелкаешь пальцами, и тебе отвечает мерный рокот упругой кожи барабанов. – Входите постепенно и – на максимум! Громче, говорю!… – Занавес! – и ты не успеваешь осознать чужой смысл последней команды, потому что ты видишь прорвавшегося в первые ряды преданного Кан-ипу, вспотевшего и от волнения забывшего все приличия. Цепкость концентрированного восприятия опутала табунщика липкой паутиной, высасывая незамеченные ранее детали, воспроизводя мельчайшие нюансы состояния – и, не успев понять происходящее, ты вошел в это состояние. Вошел в образ. Как нож в подогнанные ножны.
Дочитал. По обыкновению - с начала до конца. Я часто читаю таким образом и совершенно обыкновенные словари. В ознакомительных целях - увидеть общую картину, идею, приобщиться и только обладая этим изначальным знанием, возникающим большей частью на подсознательном и меньшей - на сознательном уровне возвращаться к "узлам-ключам". Случайно ли, целенаправленно - не суть. Суть в другом. Есть книги и Книги. Первые целесообразно читать исключительно "наугад", вторые - указанным выше образом. "Хазарский словарь" оказался на удивление близким по духу и "понятным". Я обязательно буду возвращаться к нему, перечитывать уже фрагментами. Или не стану... Сопоставив мужское с женским и унеся с собой пробелы между строк.
Книгу можно сравнить с виноградником, поливаемым или дождем, или вином. Эта, как и все словари, относится к последним. Словарь - книга, которая, требуя мало времени каждый день, забирает много времени за годы. Такую трату не следует недооценивать. Особенно если принять во внимание, что чтение, взятое в целом, дело очень подозрительное. При использовании книги ее можно чтением вылечить или убить. Можно сделать ее более толстой или изнасиловать, можно изменить направление ее течения, из нее постоянно что-то теряется, между строк под пальцами исчезают отдельные буквы, а то и целые страницы, а перед глазами вырастают, как капуста, какие-то новые. Если вы вечером отложите ее в сторону, то назавтра можете обнаружить, что в ней, как в остывшей печке, вас не ждет больше теплый ужин. Кроме того, в наше время в распоряжении у человека нет столько одиночества, чтобы он мог без ущерба читать книги, даже словари. Но всему, а значит, и этому, есть конец - книга похожа на весы: сначала вниз тянет правая чашка, а потом вдруг перевешивает левая, и это уже навсегда. Так ее вес перемещается с правой руки на левую, и в голове происходит нечто похожее - мысли перемещаются из мира надежд в мир воспоминаний, и все кончено. В ухе читателя остается только немного слюны из писательского рта, которую принес ветер слов, с крупицей песка на дне. Эту крупицу, как в ракушке, с течением лет будут обволакивать голоса, и однажды она превратится в жемчужину, в сыр черной козы или в пустоту, такую, при которой уши смыкаются, как створки моллюска. Но это меньше всего зависит от песка. В любом случае читать такую толстую книгу означает долго оставаться в одиночестве. Долго оставаться без того, что вам необходимо, потому что чтение в четыре руки еще как-то не принято. Из-за этого писателя гложет совесть, и он пытается искупить свою вину. Пусть та прекрасная особа с быстрыми глазами и ленивыми волосами, которая почувствует себя одинокой, читая этот словарь и пробегая сквозь свой страх, как через темную комнату, знает, что ей следует сделать следующее. Со словарем под мышкой в полдень первой среды месяца она должна подойти к кондитерской на главной площади своего города. Там ее будет ждать юноша, который так же, как и она, почувствовал одиночество, теряя время на чтение этой книги. Пусть они вместе сядут за столик в кондитерской и сопоставят мужской и женский экземпляры своих книг. Между ними есть разница. Когда они сравнят короткую, выделенную курсивом фразу последнего письма женского и мужского экземпляра этого словаря, вся книга для них сложится в одно целое, как партия в домино, и тогда она перестанет иметь для них какой бы то ни было смысл. Они начнут бранить лексикографа, но им не стоит слишком увлекаться этим из-за того, что последует дальше, потому что то, что последует дальше, касается только их двоих и стоит гораздо дороже,чем любое чтение. Я вижу, как они раскладывают на уличном почтовом ящике свои бутерброды и едят их, сидя обнявшись в седлах своих велосипедов.
Итак, мы это воскурили. Более того, по прошествии некоторого (хоть и небольшого) времени у меня не возникло желания удалить это как полный бред и перекраивать на новый лад, так что выкладываю более менее окончательный "черновой" вариант.
Система отличается от привычных 78 карт, их всего 80: 24 старших Аркана, 4 масти младших по 14 карт в каждой. На что-то есть близкие аналогии с Таро, что-то абсолютно кэртианское и будет по трактовке комплексом нескольких карт из привычных трактовой. То, что указано в скобках (~) - приблизительные аналогии, то что (=) почти полные. Поехали.
Старшие арканы условно разбиваются на группы: 1) 4 карты "Абсолютного божественного" (своеобразные Законы мироздания): Создатель (~Повешенный), Абсолют (~Страшный Суд), Чуждое (~Дьявол? Шут?), Мать (~Смерть) 2) 4 карты условно "Вовеществленного божественного" (это такие "штуки"): Сердце Зверя, Эспера (~Правосудие), Пламя Этерны, Изначальные Твари 3) 4+1 карты "Одушевленных воплощений божественного" (они ближе всего по смыслу к отдельным стандартным Старшим Арканам Таро): Ракан (=Маг), Оллар (=Император), Абвениарх (=Иерофант), Синеглазая (=Папесса) Одинокий (=Отшельник) 4) 4+1 карты "Мирозданий" (условно говоря "мест"): Ожерелье (~Мир), Этерна, Осень, Лабиринт Врата Гальтары (Нить Ожерелья) 5) 4+1 карты "Повелителей Стихий": Анем, Унд, Астрап, Лит астеры 6)Шар судеб(=Башня)
Младшие арканы (по стихиям): 1) 10 карт "линейного развития" - по аналогии с младшими арканами Таро. 2) 4 карты "вертикального развития; ипостасей стихии": - Ветер: Воздух, Ураган, Вихрь, Вакуум - Волны: Бездна, Туман, Поток, Лед - Молнии: Искра, Пламя, Молния, Пепел - Скалы: Твердь, Камень (Утес, Скала), Оползень (камнепад), Пыль (Песок) Даны (предположительно) в последовательности развития и по состояниям для каждой стихии примерно соответствуют друг другу.
Как-то так. Поправки и предложения приветствуются. Комплекс значений при необходимости могу выдать почти для всего, но зато очень приблизительно и общо.
Вместо предисловия: ...товарищ не любил, когда в его присутствии произносили имена, в том числе - его, полагая, что мир без оных становится яснее и чище; любовь, смерть, жизнь, ненависть и прочия - тезки, только нужное имя нам неизвестно.
...есть имена и Имена - без вторых в употреблении мир становится чище и прозрачнее (ибо не "истрепывается" его суть и сущность о слова), без первых существовать неудобно и глупо порой даже.
...обращаться к любому из нас можно как угодно. Вслух. Но только непроизнесенное и может быть неосознанное даже (хоть одной, хоть всеми сторонами общения), но "названное" где-то на ином уровне Имя, становится залогом настоящего понимания разных людей друг другом.
(с) из разговора, "без имен".
<Ключ> В мирах любви - неверные кометы, - Закрыт нам путь проверенных орбит! Явь наших снов земля не истребит, - Полночных солнц к себе нас манят светы.
Ах, не крещен в глубоких водах Леты Наш горький дух, и память нас томит. В нас тлеет боль внежизненных обид — Изгнанники, скитальцы и поэты!
Тому, кто зряч, но светом, дня ослеп, Тому, кто жив и брошен в темный склеп Кому земля — священный край изгнанья,
Кто видит сны и помнит имена, — Тому в любви не радость встреч дана, А темные восторги расставанья!
В мирах любви неверные кометы, Сквозь горних сфер мерцающий стожар — Клубы огня, мятущийся пожар, Вселенских бурь блуждающие светы, —
Мы вдаль несем... Пусть темные планеты В нас видят меч грозящих миру кар, — Мы правим путь свой к солнцу, как Икар, Плащом ветров и пламени одеты.
Но странные, — его коснувшись, — прочь Стремим свой бег: от солнца снова в ночь — Вдаль, по путям парабол безвозвратных...
Слепой мятеж наш дерзкий дух стремит В багровой тьме закатов незакатных... Закрыт нам путь проверенных орбит!
*** ^ *** II
Закрыт нам путь проверенных орбит, Нарушен лад молитвенного строя... Земным богам земные храмы строя, Нас жрец земли земле не причастит.
Безумьем снов скитальный дух повит. Как пчелы мы, отставшие от роя!.. Мы беглецы, и сзади наша Троя, И зарево наш парус багрянит.
Дыханьем бурь таинственно влекомы, По свиткам троп, по росстаням дорог Стремимся мы. Суров наш путь и строг.
И пусть кругом грохочут глухо громы, Пусть веет вихрь сомнений и обид, — Явь наших снов земля не истребит!
*** ^ *** III
Явь наших снов земля не истребит: В парче лучей истают тихо зори, Журчанье утр сольется в дневном хоре, Ущербный серп истлеет и сгорит,
Седая зыбь в алмазы раздробит Снопы лучей, рассыпанные в море, Но тех ночей, разверстых на фаворе, Блеск близких Солнц в душе не победит.
Нас не слепят полдневные экстазы Земных пустынь, ни жидкие топазы, Ни токи смол, ни золото лучей.
Мы шелком лун, как ризами, одеты, Нам ведом день немеркнущих ночей, — Полночных Солнц к себе нас манят света.
*** ^ *** IV
Полночных Солнц к себе нас манят светы... В колодцах труб пытливый тонет взгляд. Алмазный бег вселенные стремят: Системы звезд, туманности, планеты,
От Альфы Пса до Веги и от Беты Медведицы до трепетных Плеяд — Они простор небесный бороздят, Творя во тьме свершенья и обеты.
О, пыль миров! О, рой священных пчел! Я исследил, измерил, взвесил, счел, Дал имена, составил карты, сметы...
Но ужас звезд от знанья не потух. Мы помним все: наш древний, темный дух, Ах, не крещен в глубоких водах Леты!
*** ^ ***
Ax, не крещен в глубоких водах Леты Наш звездный дух забвением ночей! Он не испил от Орковых ключей, Он не принес подземные обеты.
Не замкнут круг. Заклятья не допеты... Когда для всех сапфирами лучей Сияет день, журчит в полях ручей, — Для нас во мгле слепые бродят светы,
Шуршит тростник, мерцает тьма болот, Напрасный ветр свивает и несет Осенний рой теней Персефонеи,
Печальный взор вперяет в ночь Пелид... Но он еще тоскливей и грустнее, Наш горький дух... И память нас томит.
*** ^ *** VI
Наш горький дух... (И память нас томит...) Наш горький дух пророс из тьмы, как травы, В нем навий яд, могильные отравы. В нем время спит, как в недрах пирамид.
Но ни порфир, ни мрамор, ни гранит Не создадут незыблемей оправы Для роковой, пролитой в вечность лавы, Что в нас свой ток невидимо струит.
Гробницы Солнц! Миров погибших Урна! И труп луны и мертвый лик Сатурна — Запомнит мозг, и сердце затаит
В крушеньях звезд рождалась мысль и крепла, Но дух устал от свеянного пепла, — В нас тлеет боль внежизненных обид!
*** ^ *** VII
В нас тлеет боль внежизненных обид. Томит печаль, и глухо точит пламя, И всех скорбей развернутое знамя В ветрах тоски уныло шелестит.
Но пусть огонь и жалит, и язвит Певучий дух, задушенный телами, — Лаокоон, опутанный узлами Горючих змей, напрягся... и молчит.
И никогда ни счастье этой боли, Ни гордость уз, ни радости неволи, Ни наш экстаз безвыходной тюрьмы
Не отдадим за все забвенья Леты! Грааль скорбей несем по миру мы, — Изгнанники, скитальцы и поэты!
*** ^ *** VIII
Изгнанники, скитальцы и поэты, — Кто жаждал быть, но стать ничем не смог... У птиц — гнездо, у зверя — темный лог, А посох — нам и нищенства заветы.
Долг не свершен, не сдержаны обеты, Не пройден путь, и жребий нас обрек Мечтам всех троп, сомненьям всех дорог... Расплескан мед, и песни не допеты.
О, в срывах воль найти, познать себя И, горький стыд смиренно возлюбя, Припасть к земле, искать в пустыне воду,
К чужим шатрам идти просить свой хлеб, Подобным стать бродячему рапсоду — Тому, кто зряч, но светом дня ослеп.
*** ^ *** IX
Тому, кто зряч, но светом дня ослеп, — Смысл голосов, звук слов, событий звенья, И запах тел, и шорохи растенья, — Весь тайный строй сплетений, швов и скреп
Раскрыт во тьме. Податель света — Феб Дает слепцам глубинные прозренья. Скрыт в яслях Бог. Пещера заточенья Превращена в Рождественский Вертеп.
Праматерь-ночь, лелея в темном чреве Скупым Отцом ей возвращенный плод, Свои дары избраннику несет —
Тому, кто в тьму был Солнцем ввергнут в гневе, Кто стал слепым игралищем судеб, Тому, кто жив и брошен в темный склеп.
*** ^ *** Х
Тому, кто жив и брошен в темный склеп, Видны края расписанной гробницы: И Солнца челн, богов подземных лица, И строй земли: в полях маис и хлеб,
Быки идут, жнет серп, бьет колос цеп, В реке плоты, спит зверь, вьют гнезда птицы, Так видит он из складок плащаницы И смену дней, и ход людских судеб.
Без радости, без слез, без сожаленья Следить людей напрасные волненья, Без темных дум, без мысли “почему?”,
Вне бытия, вне воли, вне желанья, Вкусив покой, неведомый тому, Кому земля — священный край изгнанья.
*** ^ *** XI
Кому земля священный край изгнанья, Того простор полей не веселит. Но каждый шаг, но каждый миг таит Иных миров в себе напоминания.
В душе встают неясные мерцанья, Как будто он на камнях древних плит Хотел прочесть священный алфавит И позабыл понятий начертанья.
И бродит он в пыли земных дорог, — Отступник-жрец, себя забывший бог, Следя в вещах знакомые узоры.
Он тот, кому погибель не дана, Кто, встретив смерть, в смущенье клонит взоры, Кто видит сны и помнит имена.
*** ^ *** XII
Кто видит сны и помнит имена, Кто слышит трав прерывистые речи, Кому ясны идущих дней предтечи, Кому поет влюбленная волна;
Тот, чья душа землей убелена, Кто бремя дум, как плащ, приял на плечи, Кто возжигал мистические свечи, Кого влекла Изиды пелена,
Кто не пошел искать земной услады Ни в плясках жриц, ни в оргиях Менад, Кто в чашу нег не выжал виноград,
Кто, как Орфей, нарушив все преграды, Все ж не извел родную тень со дна, — Тому в любви не радость встреч дана.
*** ^ *** XIII
Тому в любви не радость встреч дана, Кто в страсти ждал не сладкого забвенья, Кто в ласках тел не ведал утоленья, Кто не испил смертельного вина.
Страшится он принять на рамена Ярмо надежд и тяжкий груз свершенья, Не хочет уз и рвет живые звенья, Которыми связует нас Луна.
Своей тоски — навеки одинокой, Как зыбь морей пустынной и широкой, Он не отдаст. Кто оцет жаждал — тот
И в самый миг последнего страданья, Не мирный путь блаженства изберет, А темные восторги расставанья.
*** ^ *** XIV
А темные восторги расставанья, А пепел грез, и боль свиданий — нам. Нам не ступать по синим лунным льнам, Нам не хранить стыдливого молчанья.
Мы шепчем всем ненужные признанья, От милых рук бежим к обманным снам, Не видим лиц и верим именам, Томясь в путях напрасного скитанья.
Со всех сторон из мглы глядят на нас Зрачки чужих, всегда враждебных глаз, Ни светом звезд, ни солнцем не согреты,
Стремя свой путь в пространствах вечной тьмы, В себе несем свое изгнанье мы — В мирах любви неверные кометы!
Идти, Чтобы небо смотрело на нас. И на самом ли деле так важно, что завтра не будет и что не случилось вчера? Есть только сегодня. Всегда. Значит - солнце.
А небо - как купол - не перерастешь Оно раздвигается вширь, раскрываясь под чуткими пальцами - настежь и вверх - Вдруг становится слишком большим. Подставляешь ладони, Собирая по каплям все то, что осталось от звезд - за бортом, На поверхности волн рассыпаются крошкой осколки. И небо смеется. По-детски, заливисто, настежь.
Ты слышишь?
Так воздух становится жизнью, так зелень вплетается в сны: не подводная жуть - расцветает небесными красками дерево персика. Ты вернешься, я знаю и жду. Даже если вернешься другим, даже если в ином измерении - Все изменилось, Ничто не изменится. А может быть наоборот. И на самом ли деле так важно...
Ветер - символ живого духа, который одаривает жизнью и одушевленностью нас всех. Божество-покровитель знака - бог ветра Иик.
Основная тема для родившихся в эти дни - неистребимое желание повлиять на окружающий мир, изменить его с помощью творческих идей и поступков. Люди, родившиеся под этим знаком, подобны буре, накачаны здоровьем, и вместе с тем их можно назвать людьми творческими, одухотворенными. Они многосторонни, непредсказуемы, талантливы. Это идеалисты и романтики.
Ветры всегда коммуникабельны: люди этого знака способны выразить самые сложные мысли простейшим, доступным пониманию всех и каждого, образом. Ветры отлично выполнят роль посыльного. Сообщение, которое они принесут другим - сообщение мира, любви и гармонии. Но у людей Ветра есть один существенный недостаток - желание убежать от проблем, нерешительность, полное отсутствие чувства долга. Ветры умеют увлечь, воодушевить, а иногда заморочить.
Эти люди выступают за ясные отношения, не очень дипломатичны, ценят открытое, прямое слово. В любви завоевывают сразу, хотят все или ничего, от партнера ждут интенсивного участия. Духовное для них важнее секса. Ветры - трудные, но великодушные люди, они считаются наполненными гневом и яростью. Эти потенциально опасные качества необходимо контролировать с самого первого дня после рождения.
Несколько стихийно, честно просидев до утра и забив на истекающую из данного обстоятельства угрозу выспаться в кинозале, мы все-таки попали на "Остров проклятых" днем раньше. Рассветное решение оправдалось полностью - картина ощущение себя малолетним психом прелестно отдельно этого стоила. В кои-то веки создатели не стали блюсти традицию подкладывать зрителю в качестве завершающего штриха откровенную ересь заканчивать историю упавшими с Луны в колодец сценами. Не могу даже сказать, что окончательная разгадка поступила раньше положенного времени, хоть и загадки Зверя там не наблюдалось - этакая гармония очевидного с нераскрытым, к вящей радости приведшая к логическому концу. И ощущение психушки на протяжении всего действия.. Хорошее такое ощущение, прощения прошу, адекватное (для подобного места). Неуловимо радует идея. Впрочем, неудивительно. С собственного ума не сведет, но в этом помогать нет необходимости и с чужого сходить весьма приятно. А поскольку совершенства не бывает, отмечу все же, что игра актеров в некоторые моменты.. озадачивала, однако и сей факт в конечном счете успешно вписался в общую картину. В двух словах: остался доволен.
Солнце, переулки, качели, книги трава... Апрель ^^ Манрики... И подорожная в Торку на руках.
Руки дошли до обозначенного в заголовке произведения. Занимательно. Пока не дочитаю, не пролистаю по второму разу и не осмыслю, сочинять соображения на сей счет не возьмусь. Нарезка на память, видимо, будет. Со временем. А пока то, мимо чего пройти не получится ибо крыша в плавании, обратный адрес на открытках не указан
"ЛОВЦЫ СНОВ – секта хазарских священнослужителей, покровителем которых была принцесса Атех u. Они умели читать чужие сны, жить в них как в собственном доме и, проносясь сквозь них, отлавливать в них ту добычу, которая им заказана, – человека, вещь или животное. Сохранились записки одного из самых старых ловцов снов, в которых говорится: «Во сне мы чувствуем себя как рыба в воде. Время от времени мы выныриваем из сна, окидываем взглядом собравшихся на берегу и опять погружаемся, торопливо и жадно, потому что нам хорошо только на глубине. Во время этих коротких появлений на поверхности мы замечаем на суше странное создание, более вялое, чем мы, привыкшее к другому, чем у нас, способу дыхания и связанное с сушей всей своей тяжестью, но при этом лишенное сласти, в которой мы живем как в собственном теле. Потому что здесь, внизу, сласть и тело неразлучны, они суть одно целое. Это создание там, наверху, тоже мы, но это мы спустя миллион лет, и между нами и ним лежат не только годы, но и страшная катастрофа, которая обрушилась на того, наверху, после того как он отделил тело от сласти…»
Одного из самых известных толкователей снов, как говорит предание, звали Мокадаса аль Сафер Z. Он сумел глубже всех приблизиться к проникновению в тайну, умел укрощать рыб в чужих снах, открывать в них двери, заныривать в сны глубже всех других, до самого Бога, потому что на дне каждого сна лежит Бог. А потом с ним случилось что-то такое, что он больше никогда не смог читать сны. Долго думал он, что достиг совершенства и что дальше в этом мистическом искусстве продвинуться нельзя. Тому, кто приходит к концу пути, путь больше не нужен, поэтому он ему и не дается. Но те, кто его окружал, думали иначе. Они однажды рассказали об этом принцессе Атех, и она объяснила им, что случилось с Мокадасой аль Сафером:
– Один раз в месяц, в праздник соли, в пригородах всех наших столиц приверженцы хазарского кагана бьются не на жизнь, а на смерть с вами, кто меня поддерживает и кого я опекаю. Как только падает мрак, в тот час, когда погибших за кагана хоронят на еврейских, арабских или греческих кладбищах, а отдавших жизнь за меня погребают в хазарских захоронениях, каган тихо открывает медную дверь моей спальни, в руке он держит свечу, пламя которой благоухает и дрожит от его страсти. Я не смотрю на него в этот миг, потому что он похож на всех остальных любовников в мире, которых счастье будто ударило по лицу. Мы проводим ночь вместе, но на заре, перед его уходом, я рассматриваю его лицо, когда он стоит перед отполированной медью моей двери, и читаю в его усталости, каковы его намерения, откуда он идет и кто он таков.
Так же и с вашим ловцом снов. Нет сомнений, что он достиг одной из вершин своего искусства, что он молился в храмах чужих снов и что его бесчисленное число раз убивали в сознании видящих сны. Он все это делал с таким успехом, что ему начала покоряться прекраснейшая из существующих материй – материя сна. Но даже если он не сделал ни одной ошибки, поднимаясь наверх, к Богу, за что ему и было позволено видеть Его на дне читаемого сна, он, конечно же, сделал ошибку на обратном пути, спускаясь в этот мир с той высоты, на которую вознесся. И за эту ошибку он заплатил. Будьте внимательны при возвращении – закончила принцесса Атех. – Плохой спуск может свести на нет счастливое восхождение."
Цитадель была - местом людей. И люди были ее основой. Люди, достойные большего, как ему казалось. Он хотел бы жить в мире, где все идет по здешним устоям - покой, порядок, дружелюбие, и лишь на заднем плане - сила. Оружия и магии. Сила, которой не тычут в нос, но и не боятся применить. И все же - этот мир не мог принадлежать Ангбанд, Раэндиль это понимал четко и ясно. Понимал он и страх Атани и Элдар перед Цитаделью - им она казалась страшным и чужим местом. Осиным гнездом. Потому что все здесь было немного не так. Устрашала именно это небольшая, едва уловимая и все же глубокая разница. Средиземье приняло бы подземную темницу Ангамандо, со всеми ее страхами и ужасами - она была бы пусть пугающим, но все же понятным местом. Частью бесконечной эльфийской баллады, в сетях которых запуталось Средиземье. Но взметнувшиеся ввысь гордые башни Цитадели - они были знаком чуждости, иномирности. И этого простить им не могли.
Здесь не плели черных замыслов и страшных козней, хоть и разрабатывали планы военных операций. Не сплетали гнусных заклинаний, хоть и пользовались магией. Здесь просто шли путями Тьмы. И это было большим преступлением в глазах идущих путями Света, чем все остальное.
Если верить, когда-нибудь мы непременно приснимся - Не друг другу, зачем же? - а целому морю, Террасе с камнями, заросшими мхом, и цветами, Занавескам и легкому бризу...
Вообще говоря, эта книга мне последние (кстати, сколько? неделю? год? полтора? неважно) заменяет колоду Таро - слишком оно "мое" чтобы отказываться от такого удовольствия - открыть наугад книгу и прочитать мир. Недавно я проснулся утром в растрепанных чувствах (а как иначе, если мир в очередной раз внезапно рухнул тебе на голову?), отчаянно пытаясь понять, что же теперь делать. И "открылось" мне тогда:
Океан огромен. С высоты птичьего полета — ослепительная игра отблесков солнца. Горизонт становится округлым, а внизу виден архипелаг островов, беспорядочно раскиданных в серебре. Атоллы, поросшие мангром, пальмами, гибискусом и хлебным деревом, сонные лагуны, пляжи тончайшего белого песка. Это потомки вулканов и гор, покрытые буйными джунглями, с водопадами и прохладными пещерами. А то и совершенно обычные буковые рощи и безмятежные речушки под полуденным солнцем. Над океаном и островами — лазурная бесконечность. А вон там, далеко, маленький белый треугольник. Парус. * * * Пристань, наверное, была построена не меньше века назад. Темный дощатый наст и кнехты. На воде покачивались лодки, баркасы, и прочие водоплавающие конструкции. А вокруг, естественно, был натуральный муравейник. Солнце палило вовсю. — Флейтист, — сказал я, — Может, нам пора карту купить? Мне надоело, что я понятия не имею, где мы. Мой приятель традиционно промолчал. В молчании он достиг невероятного совершенства. Он им разговаривает. — По-моему, это Полинезия, — продолжил я, вглядываясь в местных, — А может, Занзибар. — …givim mi em baklaim!…huk! — долетело до меня. На берегу несколько парней грузили рыбу. — Пиджин, — констатировал я. Это значило, что мы можем быть, где угодно. Поднявшись на ноги, я спрыгнул с палубы “Тикки” и с удовольствием потоптался по пирсу. Зеленый борт “Тикки” мерно качался в такт прибою. Ветер на мгновение поменялся, и с берега пахнуло кофе. Флейтист сидел на борту, и меланхолично смотрел на мои упражнения. — Здесь мы кого-нибудь точно найдем, — сказал я ему. — Местечко заброшенное, но оживленное. Я пойду прогуляюсь, а ты присмотри за “Тикки”. Не дожидаясь ответа (которого и не последовало), я сошел на берег. Темнокожие парни все еще возились с рыбой. Неподалеку ругались из-за порвавшегося мешка с рисом. — Mi laikim baiim bensin bilong mipela sip, — раздельно сказал я, доброжелательно улыбнувшись. Первое правило: в незнакомых местах улыбайся доброжелательно. Но не как идиот — турист. — Lao unai, — махнул рукой один из них, самый толстый, с волосами, убранными в хвост. Это было уже на моту, а не на меланезийском пиджине. Что здесь за Вавилон? — Tenkyu, — сказал я. Моту я не знал. Я и пиджина не знал, но тут было проще: коверкай себе английский, да прибавляй суффикс “pela”, где ни попадя. Смысл нашего диалога состоял в следующем: я спросил, где тут можно купить бензин, а мне ответили что-то вроде “иди туда”. Посмотрев “туда”, я увидел небольшое строение, возвышающееся над берегом, и когда-то выкрашенное в белый цвет. Я поднялся по склону, и с удовольствием зашел в прохладу помещения. Внутри крутился вентилятор, разгоняя ленивый тропический воздух, а на стенах были полки, забитые всякой всячиной. За подобием стойки сидел смуглый человек с усиками, и в огромной шляпе, сдвинутой на лоб. Судя по его безмятежности, у парня была сиеста. — Mi laikim… — начал я, но меня тут же прервали: — Hola, senor, — сказал продавец, — Вы явно не местный, чего зря слова коверкать. — Отлично, — ответил я, — А бензин у вас есть? Мне бы литров сто, долить бак. — Тридцатифутовый кораблик, — предположил продавец. Я кивнул. Он заулыбался, довольный собой. — Бензин есть. Вы надолго? У нас тут отель поблизости. Правда, небольшой… — Ого, — вежливо сказал я, — Да нет, я так заглянул. По пути. Внезапно дверь за моей спиной распахнулась. — Диего, это уже неделя…!!!! Я обернулся. В дверном проеме стояла девушка с выгоревшими на солнце короткими волосами, в светло-коричневой рубашке, и таких же шортах. Ее глаза метали черные молнии. Впрочем, как только она увидела, что в магазине есть еще кто-то, кроме продавца, молнии сразу пропали. Она вскинула брови: — Это кто? — Правда, она вежливая? — ехидно пустил шпильку Диего. — С тобой разговор особый, — резко сказала гостья, — Из-за тебя я сижу тут уже неделю. — У этого человека есть корабль, между прочим, — сказал Диего, подмигивая мне, — Познакомьтесь, senor, это Мирель. — Правда? — растерянно сказала Мирель, — У вас есть корабль? — Маленькая яхта, — ответил я, — “Тикки”. А меня зовут Ру. — Очень приятно. Покажите мне ваш корабль! — в ее голосе были одновременно и требовательные, и просящие нотки. — Я подойду через полчаса, принесу канистры, — заверил меня Диего, — Что-нибудь еще? — Литров пять спирта для горелки, — подумав, сказал я. — Si. Мирель, я тебе уже не раз говорил: это не я отвечаю за катера. Всем заправляет Эстебан. Тебе лучше уговорить senor Ру. — Знаю-знаю, — пробормотала она, хватая меня под руку, и чуть ли не силой выводя наружу. Я зажмурился, вновь окунаясь в яркий солнечный день. — Он сейчас еще и комиссионные потребует, — продолжила Мирель, спускаясь к пристани. Я улыбнулся. Похоже, это то самое, что мы искали. Чутье меня не подвело. * * * Мирель прошлась вдоль “Тикки”, потрогала нагревшуюся на солнце обшивку, потом залезла на палубу. — Хороший корабль, — серьезно сказала она. — А вы разбираетесь? — Нет, — призналась Мирель. — Просто, от него исходит какая-то надежность. Вы один путешествуете? — У меня есть партнер. Эй, Флейтист, где тебя носит? У нас гости. — Флейтист? — удивилась она. — Это долгая история, — сказал я, — И сам он ее рассказывать не станет. Он неразговорчив. Из каюты, зевая, показался Флейтист. Мирель так и подскочила: — Мышь! Смотрите, мышь! — Флейтист, это Мирель, — я произнес это чуть церемоннее, чем следовало бы. Она косо на меня посмотрела: — Мышь? Флейтист? Ру, вы оригинал. Прозвучало это, как обвинение в том, что я сбрендил. Флейтист посмотрел на меня примерно с таким же выражением. Ему, похоже, не пришлась по вкусу идея женщины на корабле. Нельзя его обвинять: примета-то старая. — Так зачем вам корабль? — поинтересовался я, переводя тему. — Ох. Сразу и не расскажешь. Она присела на теплую палубу, и начала: — Понимаете, мне очень надо попасть на один остров. Милях в шестистах к югу от островов Феникс. Он необитаем. Я работаю в одной газете в Париже, и мне в руки попался потрясающий материал. То есть, он может оказаться потрясающим. Там видели что-то вроде руин в одной из пещер. Островок — сплошная скала…Я сюда и отправилась. Это самое близкое к тому острову место, где есть аэродром. Дыра дырой…Гидроплана у них тут нет. Я думала, что возьму здесь катер, но почему-то все отказывались, либо просили бешеные деньги. Диего обещал помочь, и вот до сегодяшнего дня ничего не подворачивалось. — А кто такой Эстебан? — Местная шишка, — равнодушно ответила Мирель, вытянув одну ногу, — Тут вообще много всяких мигелей-педро. С чего бы, интересно. Так вы мне поможете? Флейтист сел около мотора, и уставился меня. Ему тоже было интересно. — Вы ведь сами сюда приехали, вас никто не командировал, — сказал я. И угадал. Она напряглась. — Какая разница? — Действительно, никакой, — согласился я, — За исключением того, что вы поставили на эти дурацкие руины слишком много. — Вы мне поможете? — повторила она жестче, глядя на меня в упор. — Конечно, помогу, — ответил я. — Более того, практически бесплатно. Когда отчаливаем? — Минут через двадцать. Я сбегаю за камерой и курткой. А что значит — практически бесплатно? — У нас кончился кофе, — объяснил я. — И вы отвлекли меня, как раз, когда я собирался его прикупить. С вас килограмм-другой кофе. И все. Мирель посмотрела на меня округлившимися глазами. Потом черты ее лица смягчились, и она рассмеялась: — Ру, если бы не Флейтист, я бы решила, что вы какой-нибудь маньяк, который хочет заманить меня в океан. Теперь я понимаю, почему вы партнеры. Но на всякий случай учтите, что у меня четвертый дан. Я сейчас! Она спрыгнула с палубы на пристань, и побежала по берегу. Я проводил ее взглядом. — Настоящая авантюристка, друг мой. Флейтист фыркнул, и ушел обратно в каюту. Происходящее его раздражало. Через пару минут подошел Диего и еще пара ребят с канистрами и спиртом. Пока они заливали бензин в бак, Диего, засунув руки в карманы, произнес, глядя в сторону: — Знаете, amigo, Эстебан не выпускал ее, потому что положил на нее глаз. Метод у него такой. Давить до потери сопротивления. Теперь он может обидеться. Понимаете? — Спасибо, что сказали, — ответил я, — А кто он вообще? — А вы не догадались? — ответил он вопросом на вопрос. — Островок у черта на рогах, аэродром, грузы? — Ах, вот оно что, — сказал я. — Учту. Спасибо, Диего. — Не за что, amigo. * * * У “Тикки” удивительно ровный ход. Мы отшвартовались, и сначала пошли на моторе, но потом поднялся хороший ветер, и я поднял паруса. Мирель, усевшись около мачты, налаживала отношения с Флейтистом. Прошло около получаса, пока, наконец, ее эйфория не схлынула настолько, чтобы проявилась прагматичность. Иными словами, она поинтересовалась, куда это мы плывем. — Ну… — осторожно начал я. Она уже рылась в своей сумке. На свет показалась карта. — Вот, нам как раз сюда. На карте острова нет, но мне дали примерные координаты. — Понятно, — сказал я. Карту пришлось забрать, и сделать вид, что я ее тщательно изучаю. На самом-то деле, мы с Флейтистом пользовались исключительно компасом. Ни он, ни я не были сильны в чтении карты. Нам это просто не требовалось. Правильный курс мы чуяли и так. — При нашей скорости, мы будем там к утру, — сообщил я, наконец. В этом был определенный смысл. Мы делали порядка семи узлов, но вряд ли Мирель собиралась заниматься арифметикой. — Вот и славно, — сказала она, и разлеглась загорать на носу. Тот факт, что через полчаса парус уже загораживал ей солнце, нисколько ее не потревожил. Я достал карты, и мы с Флейтистом разыграли на корме у руля несколько партий в двадцать одно. В покер ему играть чертовски неудобно, слишком много манипуляций с картами. Кроме того, бедняга не может сжульничать при всем желании. Когда дело подошло к вечеру, я сбавил ход, достал спиртовку, и поставил на огонь кофе. С той стороны “Тикки” донеслось какое-то шебуршание, и к нам подошла немного сонная Мирель. — Пасьянс? — поинтересовалась она, глядя на карты. Флейтист еле слышно фыркнул. Но я чувствовал, что это уже наигранное. Мирель, не дожидаясь ответа, ухватилась за трос- “купальню”, и прыгнула в воду, обдав меня брызгами. — Вода шикарная! — сообщила она, отфыркиваясь, — Вы там кофе варите, да? — Ага, — сказал я, — Кстати, может, мы на “ты” перейдем? — Я уже давно перешла, — сказала Мирель, исчезла под водой, выплыла, и добавила: — Просто я обращаюсь к тебе и Флейтисту. Я хмыкнул. Она подтянулась на тросе, влезла обратно на “Тикки”, подхватила полотенце, и спустилась вниз. Через минуту она вышла наружу, снова в шортах и рубашке: — Судя по запаху, кофе готов. Мы разлили дымящийся кофе по кружкам. Багрянец теплого заката на востоке уже уступал место звездам. Мирель скрестила ноги по-турецки, и чистила апельсин. — Так что это за история? — спросила она вдруг. — Какая история? — Про Флейтиста. — Ах, да, — я покосился на моего приятеля. Тот был само безразличие. Смотрел в сторону заката, и делал вид, что мыслит о высоком. — Видишь ли, он украл огонь. В свое время. Мирель подняла бровь. — Ящерица и Койот увидели в долине огонь в доме собраний, а сходить за ним попросили Флейтиста, — сказал я, — Он сказал “Да”, и пошел. У него было четыре флейты. На двух он играл, когда шел в долину. Потом он увидел спящего Орлана, который загораживал крылом дымовое отверстие. Флейтист срезал парочку перьев, залез внутрь дома, и набил все четыре флейты углями. Выражение лица Мирель медленно менялось от озадаченного до “ущипните меня, это сон?” — Орлан проснулся, и отправил за Флейтистом Дождь, Ветер и Град. Град догнал Флейтиста, но тот спрятал флейты под водой, и заявил, что огня не крал, и вообще, с чего бы ему это делать? Град поверил, и ушел восвояси. А Флейтист достал флейты из воды. Он сказал “Мой огонь со мной”, и пошел домой. — По пути он встретил Койота, и отправил его вперед, чтобы все заготовили дров. А потом бросил угли из первой флейты, и заиграл. Когда бросил угли из второй флейты, и начал играть, Койот перебил его, а потом попросил играть дальше, но естественный порядок уже был нарушен: те, кто сидели ближе к огню, понимали друг друга, а другие — не очень. Отсюда и непонимание между людьми. Если бы только ему дали доиграть до конца, все было бы проще. Я отхлебнул кофе из кружки. Флейтист по-прежнему смотрел в сторону заката, но кончики ушей у него дрогнули: он одобрял краткость и в то же время полноту моего пересказа. Мирель все еще пребывала в озадаченности. Потом ее лицо прояснилось: — А-а-а! Это ведь миф? Легенда? — Точно. Это миф индейцев-мивоков Центральной Сьерры. — Ты знаешь, я поначалу решила, что ты всерьез — сказала Мирель. — Почти купилась. Судя по движению ушей Флейтиста, он соизволил рассмеяться. Про себя. — Я самая настоящая мечтательница. Но до тебя мне далеко. Она покачала головой, и отпила еще кофе. — Мечты — субстанция тонкая, — заявил я глубокомысленно, — Я считаю себя самым что ни на есть прагматиком. Придерживаюсь той позиции, что в мире есть все, что угодно, и надо только уметь искать. Мирель рассмеялась: — Хочется верить, что ты прав. А что, я могу выпить чаю с Мартовским Зайцем, Болванщиком и Соней? Или найти Атлантиду? — Гм…. Думаю, да. Все в свое время, — я ухмыльнулся, — Ты ведь уже ищешь руины в океане. Это самый правильный подход. Самые лучшие в мире люди не сдаются. — Ты даже не представляешь, как я хочу их найти. А ты тоже что-то ищешь? — Самых лучших в мире людей, — заявил я. Мирель покачала головой: — Ру, ты ненормальный, но я начинаю верить в то, что у тебя в каюте хранятся четыре флейты. Она думала, все так просто?! Я спустился вниз, и вернулся с флейтой. Мирель раскрыла рот, потом растерянно засмеялась: — Корабль сюрпризов. - “Тикки” именно такая, — кивнул я, и сыграл первые несколько нот “Лореляй”. Солнце зашло за горизонт, и на небе замигали южные звезды.